Все же это был единственный путь к спасению. Но кого можно склонить к подобной попытке? Колумб считал способным на такой безумно смелый шаг только отважного Мендеса. Мендес, пожалуй, согласится. Адмирал позвал его к себе, и между ними произошел следующий разговор:

— Сын мой, Диего Мендес, — сказал Колумб. — Из всех нас только ты и я понимаем опасность настоящего нашего положения. Нас здесь горсть, а этих дикарей несметное количество. Они непостоянны по природе и раздражительны. При малейшем поводе к неприязни они могут забросать нас головнями и сжечь в наших соломенных каютах. До сих пор они выполняют условие, которое ты заключил с ними насчет продовольствия, но кто знает, долго ли это будет так. Может быть, завтра по какому-нибудь капризу они нарушат договор и оставят нас без пищи. Не имея никаких средств принуждения, мы полностью зависим от них. Я думал об одном средстве, но прежде хотел узнать твое мнение. Вот в чем дело: что, если бы кто-нибудь взялся поплыть в Эспаньолу на твоей лодке и привнести нам оттуда корабль? В таком случае мы были бы спасены. Что ты об этом думаешь?

— Я прекрасно понимаю всю опасность нашего положения; сеньор, — отвечал Мендес, — и знаю, что она больше, чем думают многие. При всем том, я не считаю, чтобы кто-нибудь отважился принять на себя подобное гибельное поручение. Мне кажется, что это дело не только трудное, но и вовсе невозможное. Чтобы достигнуть Эспаньолы, нужно пересечь пролив в сорок лиг, где морские волнения чрезвычайно сильны. Не знаю, кто решится добровольно подвергнуть себя столь очевидной опасности.

Колумб мог ответить только красноречивым взглядом.

— Сеньор, — воскликнул Мендес, — я не один раз подвергался опасности смерти для спасения вас и всех, кто здесь находится. Я готов жертвовать собою и теперь. Но есть недовольные, жалующиеся на то, что ваша светлость всегда поручает мне одному дела, приносящие славу. Поэтому прошу вас собрать весь экипаж и вызвать охотника на предлагаемое вами предприятие. Может быть, и найдется кто-нибудь. Если же все откажутся, то я выйду вперед и сослужу вам эту службу.

Когда Колумб предложил собранным людям свой проект, все объявили его безрассудным. Мендес был теперь удовлетворен. Он выступил вперед и заявил:

— Сеньор, у меня не две жизни, но я готов пожертвовать собою для вас и для блага моих соотечественников.

Адмирал стал писать письма Овандо и королям. Сохранившееся послание Изабелле прекрасно передает душевное состояние Колумба во время его пребывания на обломке судна у берегов Ямайки. Письмо это, написанное в июле 1503 года, походит на вопль. Все оно проникнуто глубокой скорбью и вызывает живейшее сочувствие к писавшему его человеку, разочаровавшемуся в самых дорогих своих надеждах.

«…Преследуемый, забытый, я не могу вспомнить об Эспаньоле и Жемчужном Береге без того, чтобы слезы не увлажнили моих глаз. Благосклонность и выгоды должны доставаться тому, кто подвергает себя опасности. Несправедливо, что люди, всегда препятствовавшие мне в моих делах и замыслах, пользуются теперь плодами их, что трусливо бежавшие из Индий, вернувшиеся в Испанию, чтобы оклеветать меня, получают самые выгодные службы и посты.

…Мне было двадцать восемь лет, когда я поступил на службу ваших величеств, а ныне у меня все волосы поседели, я стал хилым и слабым. Все, что у меня было, так же, как и у моего брата, отнято у нас и продано, вплоть до рясы, которую я носил, к великому моему позору.

…После того, что мне удалось отдать под ваш скипетр обширные земли, я надеялся предстать перед вами, как победитель, с удовлетворением в душе. Вместо этого я со своими братьями был закован в цепи. Меня лишили пристойной одежды. Со мной обращались жестоко. Мне причиняли мучения без того, чтобы раньше судить меня или уличить, как преступника… Двадцать лет моей службы, в течение которых я вынес столько трудов и опасностей, не принесли мне ровно ничего, и по сей день у меня нет крова в Испании, который я мог бы назвать своим. Чтобы поесть и уснуть, мне некуда итти, кроме плохой гостиницы, и часто мне нечем бывает заплатить за нее.

…До сих пор я плакал о других, а теперь… о, пусть сжалится надо мною небо, пусть плачет обо мне земля. Житейские дела мои таковы, что я не имею ни одного мараведа, заброшен здесь, в этой Индии, одинокий, больной, измученный заботами, окруженный свирепыми дикарями и каждый день при смерти… Плачьте же обо мне все, в ком есть христианская любовь к ближнему, кто любит истину и справедливость».

Но не все письмо адмирала заполнено стенаниями. Как это ни странно, но рядом с ними он излагает свои планы будущей деятельности.

Старый, больной Колумб еще не отказывается, видимо, от борьбы. Еще тлеют в нем остатки прежней огромной жизненной силы. Он рассказывает Фердинанду и Изабелле о золотом изобилии Верагуа, где «в первые два дня по своем прибытии я увидел больше золота, чем было найдено на Эспаньоле в продолжение моего четырехлетнего пребывания там». Колумб восхваляет свое новое открытие, снова и снова говорит о возможности получения громадных количеств драгоценного металла. Как символ веры, вырывается у адмирала признание: «Золото, — пишет он, — удивительная вещь. Кто обладает им, тот господин всего, чего он хочет. Золото может даже открыть душам дорогу в рай».