Главврач не успел додумать свою мысль до конца, как его прервал Перминов:

— Вы уверены, что он умирает?

— Как врач, могу сказать точно. В его распоряжении два-три часа. Ошибки никакой. Нож искромсал все внутри. Как он еще жил эти дни? Говорю вам, сильный организм. Поэтому его лучше уже не беспокоить…

— Поймите меня правильно, доктор. Может быть, мой визит сократит жизнь этому человеку. Но я должен с ним поговорить. Если это будет даже негуманно… Ведь вы пустите к нему жену на эти последние часы?

— Да, я уже послал за ней.

— Не намерен от вас ничего скрывать… Разыскивается один государственный преступник, которому удавалось скрываться от правосудия на протяжении двадцати лет. По нашим данным, Сидоркин — единственный человек, который видел его перед тем, как был ранен, и, более того, знает фамилию, под которой тот скрывается. Словом, Сидоркин моя последняя надежда. Прошу вас, доктор, до прихода жены мне надо с ним поговорить.

Главврач встал, он был просто поражен тем, что капитан прямо и без недомолвок открыл ему причину своего визита.

— Идемте!

По пути к двери он сдернул с рогатой вешалки халат и, кинув ею Перминову, открыл дверь. Прошли длинный коридор, поднялись еще на один этаж и вошли в небольшую палату. Здесь стояла всего одна кровать, на которой лицом к двери лежал худой бледный человек. Небольшая черная щетина на подбородке еще больше подчеркивала прозрачную бледность его кожи. Возле него со шприцем в руке стояла сестра, она готовилась сделать больному укол и обернулась на стук открываемой двери.

— Ну что?

— Опять! — ответила сестра. — Боюсь, что теперь уже конец.

— Мы перевели его сюда вечером, думали, что ночью все кончится, не хотелось оставлять в палате, где лежат выздоравливающие, — сказал главврач, обернувшись к Перминову. — Делайте, Александра Петровна, все возможное, только верните ему сознание.

Сестра сделала укол и взяла руку Сидоркина, прощупывая пульс.

— Пульс есть, но очень слабый. Это один из моментов, когда медицина вынуждена отступить, — с сожалением заключила она, ни к кому не обращаясь. — Жизнь держим вот на этой игле, а на таком острие долго не продержишься.

Перминов с волнением ждал. Это был крупный шанс. Скажет ли он перед смертью или же до конца будет верен «черному братству»? Мысленно Перминов уже составил свой разговор с ним. Время терять нельзя, надо найти простые убедительные слова, если они еще смогут дойти до сознания умирающего.

Заострившийся нос Сидоркина чуть дрогнул. Капитан замер, но тот лежал без движений, и Перминов решил, что это ему померещилось. Лет сорока пяти, с маленьким вытянутым, как у ежика, лицом, сильно облысевший, Сидоркин вызвал вдруг жалость у Перминова. Она пришла не потому, что капитан терял такого важного свидетеля, а просто чисто по-человечески ему стало жаль Сидоркина, который в своей жизни метался, как заяц, загнанный гончими, в поисках, как он считал, лучшей жизни. Раскаяние пришло к нему слишком поздно, лишь на скамье подсудимых, когда он, обливаясь слезами, умолял суд простить его. Несомненно, в своем последнем слове он был честен, когда заявлял, что отбудет наказание и всю оставшуюся жизнь будет трудиться, чтобы хоть как-то искупить свою вину перед Родиной.

— А ведь приходит в себя! — радостно сообщила сестра.

— Возьмите стул, — предложил Перминову главврач. — Я пока задержу его жену. — Он вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Веки у Сидоркина дрогнули, он чуть приоткрыл глаза, в которых еще не было осмысленного выражения. Он был еще там, во власти небытия, и в то же время жизнь медленно возвращалась к нему. Перминов наблюдал за сестрой, та не выпускала руки умирающего.

— Что это вы, Сидоркин, шутку со мной сыграли! — бодрым тоном спросила она, аккуратно поправляя подушку. — Только я за двери, вы сразу же сознание потеряли. Так нельзя. Надо держаться, и тогда все будет хорошо.

Вряд ли смысл сказанного доходил до сознания Сидоркина, хотя он уже лежал с открытыми глазами, в которых появились первые проблески какого-то интереса.

— Сейчас придет ваша жена. Главврач разрешил пускать ее к вам, когда она захочет. Хорошая она у вас, душевная женщина. Гордитесь, Сидоркин, такой женой.

При последних словах больной шевельнул губами.

— Что вы хотите оказать? Что я не права? — спросила сестра.

— Она… хорошая… это… правда, — с трудом выговаривая слова, ответил Сидоркин.

— Вот и я об этом говорю! — обрадовалась сестра. — Я вас пока покину, пойду встречу вашу супругу и приведу ее сюда, а вы вот с товарищем побеседуйте…

— Иван Романович, старого не воротишь. Жизнь свою вы начали по-честному, потому что поверила вам Советская власть, — начал Перминов и сразу же почувствовал, что говорит он не то, что нужно. Разве об этом надо говорить с человеком, который уже лежит на смертном одре? Капитан замолчал, собираясь с мыслями. Вылетели из головы все те слова, которые он приготовил для разговора с Сидоркиным. А тот смотрел, не мигая, в лицо Перминову и ждал, что еще скажет этот молодой, здоровый мужчина. Тогда капитан отбросил всю дипломатию и спросил Сидоркина прямо: — Иван Романович, на днях у вас был один человек. Вы его знали еще по тем временам, когда он служил у немцев.