12 ИЮЛЯ, СРЕДА

Машар позвонил мне сегодня в десять утра (случись это на пять минут раньше, я попалась бы на новом серьезном опоздании). Грипп у него дал осложнение на легкие. Он вынужден сидеть дома… Его интересовало, в каком состоянии находится проект «Свиньон».

— Я работаю, работаю! — соврала я.

Он заявил с командными нотками в голосе, что все должно быть закончено к завтрашнему вечеру:

— Вы помните, конечно, что пятница — праздничный день?

Я сразу подумала о том, что Машара не будет семнадцатого на презентации.

— Боюсь, вам придется справиться без меня, Ева.

Смешно, каким трагическим тоном он это произнес. И что-то не называет меня больше мадам Моцарт.

— Значит, теперь вы мне доверяете? — Тишина на другом конце провода. — Просто вы как-то сказали, что за свою работу я получаю слишком много…

В ответ раздался жалкий лепет шефа. Амнезия у него или он просто трус? Во всяком случае, он деморализован. Отлично я сделала, что атаковала его! По телефону это легче. Для меня, но не для него. Он промямлил, что, когда выйдет на работу, мы поговорим о моей зарплате. Слово сказано. Мораль: надо всегда открывать огонь по санитарным поездам.

13 ИЮЛЯ, ЧЕТВЕРГ

Одиннадцать часов работы над проклятой колбасой. Утром все закончила. Эксклюзивная концепция Евы Манжен: «Колбасный стаканчик — сенсация ланча!» Если это не класс — я готова стать вегетарианкой. Последний штрих в работе над макетом был сделан во время обеда в тандеме со Станом из студии звукозаписи. Смета и оформление, составленные и напечатанные со скоростью света.

Флоке мне очень помог: с тех пор, как я его обставила в дартс, он поскуливает у моих ног, может, у него предрасположенность к мазохизму? У меня уже голова стала похожа на банку с паштетом. Запоздалая мысль: наверное, несмотря ни на что, очень здорово любить свою работу. Иногда мне кажется, что я вполне на это способна, но достойна ли страстной любви колбаса в нарезке?

14 ИЮЛЯ, ПЯТНИЦА

На улице музыка. Пианино молчит. Света у соседей нет. Деми и Бенжи, наверное, отправились куда-нибудь вдвоем… На бал красавчиков-пожарных, например? Я долго смотрела на праздничный город из окна на лестничной площадке. Прошел Келлер с Кики на руках:

— Ну, что же вы не идете танцевать, мадемуазель Манжен?

— Не люблю танцевать, — буркнула я себе под нос.

Это отчасти утолило его жажду общения. Он ушел. Я прикинула, сколько мне надо было бы заплатить, чтобы я бросилась в этот уличный хоровод с праздничными перетяжками и петардами. Двадцать евро? М-м-м… Евро тридцать, наверное.

— Извини, что вмешиваюсь, — отозвался голос изнутри, — но кто готов выделить на это хотя бы один евро?

— Может быть, Келлер. И хватит об этом!

— Но он, во всяком случае, ничего тебе не предлагал!

— Заткнись..

А если мне переехать? Меня уже давно раздражает мой хозяин месье Неснос… Пока я не нашла свою любовь, можно поискать хотя бы квартиру. Появление Деми и Бенжи, быть может, и есть тот пинок в зад, который необходим для начала движения? Нет худа без добра, как говорила бабушка Манэ, когда у нее было еще все в порядке с головой…

15 ИЮЛЯ, СУББОТА

Париж успокоился, словно уснул. Только зеленые грузовики «Чистый Париж» лютуют, смывая конфетти струями воды. Надо бы сходить в бассейн. Учитывая жару, не мне одной, наверное, пришла в голову такая мысль. Вспомнила о плачевном состоянии зоны бикини без эпиляции… Отложила этот план. Тогда что? Смотрела до первых признаков тошноты парад по телевизору. Вышла из дома с идеей купить булочку с яблоками. По дороге придумала себе задание: найти булочную, в которую я никогда не заходила. Долго шла по улицам наугад, пока не перестала узнавать места. Обожаю теряться в родном городе. Обнаружила чудесную булочную: резное дерево, фаянс, позолота — просто страница из книжки с картинками. Нарисовала ее, сидя на скамейке напротив входа, в тени огромного каштана, дегустируя между делом свой завтракополдник. Была почти счастлива.

16 ИЮЛЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ

Визит к Манэ с мамой. Переступая порог дома престарелых, оставь надежду сюда входящий! Это и есть Двор Чудес, добро пожаловать: беззубые рты, лысые головы, искривленные конечности, бессвязная речь, пустые разговоры, крики… А когда вы уходите, все здесь так и остается без изменений. Единственный выход — смирение. Мама говорит мне, что всегда любила свою мать. А теперь, когда та впала в слабоумие, она любит ее меньше? Любовь, быть может, уходит вместе с жизнью, постепенно. Мы передаем друг другу билетик на карусель, и вперед, малышка, теперь твоя очередь. А я? Смогу ли я навещать свою мать просто ради того, чтобы посетить ее, разговаривать с ней, даже если она не будет отвечать, следить за часовой стрелкой, продолжая улыбаться застывшей улыбкой?

Я вспоминаю каникулы в гостях у Манэ: море, сражения в карты, поездки на велосипедах, ее грудной смех. А сегодня она спрашивает обо мне у мамы, кто эта молодая женщина, а у меня о своей дочери — кто эта дама? А потом, похожая на скрюченную куклу, посаженную кем-то в кресло на колесиках, отправляется в свое бесконечное путешествие по коридорам. В поисках чего? Наверное, просто движения. Она здесь, и не здесь. Она жива, но для меня умерла. Выйдя на улицу, мама говорит:

— Поговорим о чем-нибудь другом.