— Да.

— Ну так не одни местные пьют…

— Ну положите вдвое, — в шесть лет сто семьдесят пять тысяч. А знаете, сколько пропил наш уезд?

— Сколько?

— Миллион семьсот тысяч. Это тоже «цифра», не правда ли? А хотите знать профессию? Лет пятнадцать тому назад было полмиллиона.

— Больше чем в три раза! Но ведь водка вздорожала.

— Так ведь я говорю не о выпитом, а о пропитом. А занимательно тоже, что министерство финансов, получившее с уезда полмиллиона за продажу водки, выдало ему тридцать тысяч на борьбу с пьянством.

— Это — туманные картины?

— Весьма туманные. Что ж, вам, может быть, хочется продолжать вместе с Тютчевым: «Всю тебя, земля родная, в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя»?

— Я же вам сказал, что я не славянофил. Что же, по-вашему, делать?

— Что вообще делать, это огромный вопрос, а в данном случае земское собрание постановило закрыть в этом селе школу и больницу.

— Это опять уже несправедливо.

— А более справедливо, по-вашему, чтобы больница и школа оплачивались другими плательщиками?

— Безвыходные вопросы.

— А зачем же вы их вперед решаете?

— Я не решал вперед.

— Ну да, вы данный случай не решали, потому что и не знали о нем, но вы решали принципиальный вопрос о том, что виноват не сам человек, а виноват другой человек.

— Послушайте, у меня голова в тисках.

— А, вот видите, горизонты-то не так просторны, как кажутся.

— Нет, знаете, монополия — это ужасная вещь.

— А что ж вы думаете: не было бы монополии, не пили бы?

— Ну а если бы наложить какую-нибудь узду на самую продажу, как в Швеции? Там сиделец, который продал меньше вина, получает награду.

— А у нас получает награду сиделец, который продал больше вина. Под праздник ведрами продает: винная лавка в праздник закрыта, а на улице перед избами бабы стоят и проезжих заманивают бутылками.

— «Аграфена — Сирена»?.. Так нужна культурная работа. Нужна борьба, нужны общества…

— На общества у нас, вы знаете, косятся. Пироговский съезд предлагал устроить помощь голодающим — не разрешили.

— Так Пироговский съезд! Я был в Петербурге тогда, когда его закрыли. Когда они такие глупости говорили, что без конституции касторка не будет действовать!

— Уверяю вас, что можно глупости говорить, а дело делать.

— Может быть, и можно, но как заставить этому поверить? Не лучше ли начать с дела, а потом глупости говорить?

— Начать с дела! У меня знакомый один, врач в соседней губернии, просил разрешения в деревнях читать крестьянам о холере…

— Ну вот.

— Что — ну вот?

— Побольше бы.

— Да. Знаете результат? Через два с половиной года — отрицательный ответ.

— Так, может быть, тоже из таких, что «глупости говорил»?

— Пожалуйста, у предводителя дворянства жил, и предводитель же за него хлопотал.

— Тоже ничего не значит. Мало разве мы видали таких, что от слов воздерживаются, а «свое» дело делают.

— Ну, объясняйте чем хотите, а только нельзя, нельзя, нельзя.

— Что?

— Ничего сделать.

— А! Вот видите!

— Что?

— Есть и обратная сторона медали.

— Обе обратные, обе обратные!

— Ну, значит, не так я виноват, когда говорю, что не сам человек виноват, а виноват другой человек. Вопрос только — кто?

— Вы не глупы, но и Достоевский не глуп.

— Почему Достоевский?

— Он ответил: всякий человек виноват перед всяким человеком.

— Ну это тоже… Помещичья мистика.

— Не мистика, не мистика! Когда общество постановляет ходатайствовать о закрытии винной лавки, а земский начальник приговора не утверждает, какой вам еще реальности нужно?

— Ну, значит, Достоевский не глуп, но и я не дурак… Посмотрите, табун. И коняжки за нами бегут!

— Да, это довольно непонятная вещь: в запряжке лошади автомобиля боятся, а из табуна бегут смотреть, совсем близко подходят, молодые даже провожают, как собаки.

— Психология животных…

— А ночью, когда с фонарями, — тушканчики так и шмыгают под колесами, на полном ходу.

— Что такое тушканчик?

— Зверек такой, вроде кенгуру, на длинных задних лапках, хвост лопаточкой, след заметает. Его еще называют земляной зайчик. Зверек чрезвычайно пугливый, а тут на свет идет, между колес шмыгает, верстами провожает.

— Как интересно это проникновение человека в дикую природу. Введение новых условий… новые равнодействующие…

— Самое изумительное, что я видел, это лиса. Стояла шагах в двадцати от опушки и смотрела, как мы проезжали шагах в пятидесяти от нее. Я никогда ничего подобного не видел: дикий зверь, и палец изумления во рту. К сожалению, один из наших спутников махнул рукой, и она ушла в лес, но и то — первые шаги она попятилась, чтобы не потерять зрелище.