– Какой же он стал теперь, Кумачев, в партизанском-то виде? – спросили мы с интересом.

– А точно такой, как был, – ответил Иван Яковлевич. – Рост – колокольня, плечи – косая сажень, ну, глаз, вы знаете, у него один, другой пистоном выбило.

Одноглазый великан, зато какие сапоги! Американские, рыжие, на крючках. И вооружение полное, и притом еще дробовик. «Зачем, – спрашиваю, – еще и дробовик-то носите?» – «А для потехи», – говорит. Вот какой молодец! И годов шестьдесят с хвостиком.

Мы подивились. Хозяин опять нам повторил, что мужественный человек сам свои годы красит, и продолжал свой рассказ о том, как заяц сапоги съел.

Случилось это ночью, все уснули в избе, а Руська вышел из-под печи и принялся работать над сапогами начальника. Что он там нашел себе, этот заяц русский, в том месте, где американцы своим способом соединяют голенища с головкой? За целую ночь заяц только и сделал, что начисто отделил голенища от головок. Русский заяц будто захотел понять, как надо шить сапоги на американский манер. Ну, конечно, и на головках, и на голенищах тоже выгрыз пятнышки и вокруг сапогов за ночь наложил много орешков.

Поутру первая встала Авдотья Тарасовна. Как глянула, так и обмерла: на глазах ее заяц кончал сапоги. И какие сапоги!

– Иван Яковлевич, – разбудила она мужа, – погляди, заяц что сделал.

– Что такое заяц? – спросил спросонья муж.

– Сапоги съел, – ответила жена.

Открыл глаза спящий – и не верит глазам. А русак – шмыг и под печь.

Ужаснулись супруги. Шепчутся между собой, ахают, тужат.

– Чего вы там шепчетесь? – спросил начальник, не открывая глаз. – Я не сплю.

– Батюшка, Филат Захарыч, прости нас, беда у нас в доме! Такая беда, сказать страшно.

– Что? Немцы? – вскочил начальник партизан и схватил наган.

– Какие там немцы – заяц, заяц, родной! Погляди сам.

Поглядел начальник своим единственным глазом: головки и голенища лежат отдельно и вокруг пол усыпан заячьими орешками.

– Так это заяц мои сапоги съел?

– Так точно, батюшка, никто другой – заяц съел сапоги.

– Вредная тварь, – сказал начальник.

И надел сначала голенища, потом головки, концы же голенищ вмял под края головок. После этого оделся, умылся и зарядил дробовик.

– Ну, вызывай своего зайца на расправу, а то еще и твои съест сапоги.

– Руська, Руська, – позвал хозяин.

И, как невиноватый, заяц выходит, перебирает губами; глядит кругло, ждет узнать, для чего его вызывали.

Партизан в него целится. И чуть бы еще… партизан опустил ружье.

– Ты сам убей его, – сказал он, – мне что-то противно в ручного зайца стрелять.

После того поклонился хозяйке, поблагодарил, простился и вышел. А ружье так и оставил на столе заряженное, с взведенными курками.

– Значит, – сообразил Иван Яковлевич, – надо сейчас зайца убить, а ружье вынести хозяину.

Ничего не стоило зайца убить: сидит на месте, ждет и что-то жует.

Хозяин прицелился. Вдруг Авдотья Тарасовна – бац в зайца с печки валенком! Руська – под печь, а хозяин весь заряд в печь влепил.

– Ты баба неглупая, – сказал он, и с ружьем догонять Филата Захарыча.

– Убил? – спросил тот.

– Слышали? – ответил хозяин.

– Вредная тварь в доме, – сказал Филат Захарыч, – а жалко чего-то. Никогда не было такого со мной на охоте. То ли, может, время такое: сегодня ты зайца, а завтра самого тебя, как зайца. Ну, ладно, убил и убил, больше он тебе в доме не будет вредить. А ружье возьми себе на память от меня: может быть, и не увидимся; помнить будешь меня, а мне теперь уж не до охоты. Прощай.

И ушел.

В тот же день немцы пошли в атаку, и полетели у нас из окон стекла со всеми своими наклеенными бумажками крестиками и в елочку. Все бегут из деревни в лес, кто с чем.

– Мы с женой, – рассказывает Иван Яковлевич, – дружно взялись за лопаты: ямы у нас были уже заготовлены, картошку, зерно – все закопали. Утварь хозяйственную тоже зарыли. Кое-что взяли с собой необходимое для жизни в лесу. Со скотиной чудеса вышли. У нас вся скотина – коза да корова. Ну, конечно, скотина по-своему тоже понимает: война. Прижались в углах, трепещут и не хотят выходить. Зовем – не слушают. Пробовали тащить – сопротивляются. А уже не только снаряды рвутся: начинают и «пчелки» свистеть. Пришлось бросить скотину: самим бы спастись. И только мы со двора – им без людей страшно, – они к нам и выходят из ворот: коза вперед, а за ней и корова. Да так вот и пошли в порядке: впереди нас коза, позади корова, а на руках у Авдотьи Тарасовны Руська.

– Как это вы зайца при такой беде не забыли? – спросили мы.

– Это и каждый спросит, – ответил хозяин. – Мы, конечно, взяли его не без спора между собой. Я настаивал, чтобы зайца тут же зарезать и мясо унести. А жена: «Успеем, – говорит, – резать». И понесла на руках. И еще приговаривает сердито: «Можно ли такого зайца зарезать!..» Да так и пошли всем животом: коза впереди, корова назади, а посередине заяц.

Так пришли мы в партизанский овраг и заняли пустые землянки. Вскоре снаряды и бомбы сверху и со всех сторон весь лес наш изломали, мы же сидим ни живы ни мертвы в своих землянках. Недели две прошло, и мы уже и смысл потеряли и не знаем даже, немцы ли у нас в Меринове или все еще наши держатся.