— Тогда нам остается то же, что и всегда — верить в нашего брата.

— «Верить», — пробормотал Гвардеец Ворона. — Император приучил нас относиться к этому слову с подозрением. Может, если бы мы строже следовали Его повелениям, Империум не докатился бы до такого.

— Он сокрушил веру в ложных богов, — мягко поправил Кхи’дем, — а не в близких нам людей или в мечту об Империуме. Император верил в своих детей.

— И вот как мы отплатили за это, — в словах Птеро не было цинизма, только невероятная горечь.

— Мы ещё покажем себя достойными — должны показать.

— Согласен, — отозвался Гвардеец Ворона, и с минуту легионеры молча смотрели на угасающее пламя.

Затем Кхи’дем откашлялся.

— Я сожалею о твоем погибшем брате.

— Спасибо. Жизнь на этой планете… — Птеро покачал головой. — Её абсолютная враждебность уже, казалось бы, никого не может удивить, но всё равно находит способы. В этом нет никакого смысла, и я повторю, что подобное неестественно.

— Если жизнь выведена искусственно, то идея Аттика о том, что против нас тайно действует враг, становится более весомой.

— В этом-то я уверен.

Следующие слова Саламандр подбирал с осторожностью.

— Значит, у тебя есть доказательства, которые большинство из нас не сможет воспринять?

— Да, брат, — улыбнулся Гвардеец Ворона. — Когда-то я был одним из библиариев легиона, но никогда не нарушал Никейский эдикт.

— Не сомневаюсь.

— Я не хочу скрывать свою сущность, в конце концов, после Никеи это уже не имеет значения. Просто мне кажется… разумным… не голосить о ней перед Аттиком.

— Мутации не очень хорошо вписываются в его правильную, регламентированную вселенную, — согласился Кхи’дем. — Уверен, что капитан считает их огромным недостатком.

— Плоть нестабильна, а значит — слаба.

— Браво, восхищен твоей мудростью. Но всё же, расскажи о схватке с теми насекомыми…

— Не думаю, что это была спланированная атака. Просто ещё один пример общей враждебности Пифоса, — ответил Птеро.

— Ты как будто не совсем уверен.

Гвардеец Ворона состроил гримасу.

— Не до конца, да. Наш враг, кем бы он ни был, использует силы имматериума — это понятно из нападений на базу. По ночам в варпе случаются такие завихрения… Простое удержание способностей под контролем становится болезненным. А сегодня я ощутил всего лишь слабую рябь, ничего, что могло бы управлять настолько масштабной атакой.

— Но…?

— Но сержант Гальба предупредил нас о нападении прямо перед его началом. До того, как насекомые выдали себя хоть слабейшим звуком.

— Так он…?

— Не думаю.

— Но как это возможно?

— Никак, — на лице Птеро даже в темноте читалось сильное беспокойство. — Меня намного больше волнует не то,как это произошло, а почему.

Огонь в яме угас. В поселении не имелось электрогенераторов, и единственными источниками света остались факелы, расставленные здесь и там. Из провала выплывали клубы жирного, гнилостного дыма, стелившиеся над плато; воняло тухлыми водорослями.

Кхи’дем тем временем размышлял о раке, убивающем мечты, надежды и братские узы.

— Всё, что мы делаем — ждем и наблюдаем, — заговорил он. — Если что-то проглядим, то так и будем ждать и наблюдать, пока не станет слишком поздно. Мы оба знаем, что здесь творится нечто очень скверное, а значит, нужно действовать.

Думал же Саламандр вот что: «Громкие слова, дурак ты несчастный. Ну давай, вперед, действуй. Ах да, ты же не знаешь, что делать!»

Но Птеро кивнул, соглашаясь.

— Здесь творятся колдовские дела, и этому нужно противостоять.

— Будь осторожен, — предупредил Кхи’дем.

— Я не пойду против воли Императора, но среди нас есть один санкционированный псайкер, и, возможно, она окажется в силах помочь.

— Астропатесса, — понял Саламандр.

Каншелл скверно провел ту ночь и всё последующие. Ужас следовал по пятам за сервом с самого прибытия на Пифос, и от него не удавалось избавиться. Словно тень, он струился за спиной Йеруна, или простирался тьмой перед ним. Порой Каншеллу удавалось свалиться в обрывистый сон, забытье, рожденное изможденностью, но и там ему приходилось сражаться с кошмарными отражениями страхов, скользивших в ночи во время бодрствования.