Города похожи на языки. Некоторые могут казаться красивыми, но на них никогда не заговоришь. В Лос-Анджелесе названия потеряли свой смысл. Она читала «Сансет Стрип», «Анахейм» или «Эль Пуэбло» — и видела только неопределенный цвет, указание на национальность, незаконченный маршрут. Эти названия были как в снах: они виделись ей странными и знакомыми, красивыми или пугающими, но она их не понимала. Зато непоследовательность Манхэттена заставляла Мэрилин самостоятельно становиться связью пережитого и увиденного во времени и пространстве. Даже ни с кем не говоря, она ощущала там свою причастность к жизни. Нью-Йорк был городом связей, он заставлял ее забыть о городе расставаний, бесконечных расстояний между людьми и стирающихся границ между действительностью и выдумкой.

Поздно вечером она вернулась в свою квартиру на Пятьдесят седьмой Восточной улице, а на следующее утро получила письмо от «Фокс», извещающее о расторжении контракта. На секунду она подумала, что, если бы Гринсон был здесь, все бы было не так. Но ее охватило сомнение. Разве психоаналитик, который был так дружен с Вайнштейном и Рудином, что в студии их прозвали «командой Мэрилин», наоборот, не уехал именно для того, чтобы показать «Фокс», что ему стала безразлична и ее судьба, и судьба фильма? Она была расстроена и с трудом справилась с репетициями выступления, предусмотренного на завтра. Вечером, на репетиции у нее дома, музыкант Ричард Адлер с трудом заставил ее в тридцатый раз спеть «Happy Birthday to you». Он испугался этого горя, которое слышалось в ее голосе, затрудненного дыхания, нечеткой артикуляции. Срываясь с ее губ, слова превращались в воздушную, чувственную ласку. С каждым часом ее исполнение становилось все более насыщенным сексуальностью, и когда, после Эллы Фицджеральд, Пегги Ли и Марии Каллас, Мэрилин Монро запела наконец перед толпой, она показала и спела пародию на саму себя.

На праздник, организованный Демократической партией, Бобби Кеннеди пришел со своей супругой, но Дж. Ф. Кеннеди явился один. Джеки с ним не было. Питер Лоуфорд, муж сестры президента, представляет звезду так: «Она не только пунктуальна, но и щепетильна». После долгого ожидания, во время которого ему пришлось сымпровизировать несколько шуток, она появилась из темноты, покачиваясь, сверкая, как синевато-белый огонек, платьем и пышной плотью. Она вошла на сцену походкой гейши, словно отягощенная формами, которые предлагала тысячам зрителей. Лоуфорд объявил: «The late Marilyn Monroe». Чтобы понять эту игру слов или оговорку, надо иметь в виду, что «late» значит «опоздавшая», но также «покойная». Зрители засмеялись в темноте. Мэрилин осуществила желание, которое загадала с Труменом Капоте: опоздать на собственные похороны.

Затянутая в белоснежное платье, Мэрилин чуть спотыкается на каблуках-шпильках, касается микрофона кончиками пальцев, указывает на президента, который сидит где-то там, в темноте, закрывает глаза, облизывает губы и начинает петь. Надтреснутый, неуверенный, хрипловатый, ее голос как бы говорит: меня все бросили — Джо, Фрэнк, Артур, Ромео, — потому что я была плохой девочкой. Пусть видят теперь и они, и сорок миллионов американцев, до чего я плохая.

После спектакля, на званом вечере у Артура Крима, нью-йоркского театрального магната, Роберт Кеннеди порхает, как ночная бабочка вокруг свечи. Позднее вечером президент и Бобби увлекли Мэрилин в тихий уголок, где оживленно беседовали в течение четверти часа. Потом видели, как Мэрилин пять раз за вечер танцевала с Бобби под испуганным взглядом его жены, Этель. На рассвете воскресного дня президент и Мэрилин Монро ушли с праздника и спустились в частном лифте в подвальный этаж особняка Крима. Оттуда они попали по туннелю в отель «Карлайл», прямо в апартаменты Кеннеди.

Она больше никогда не видела Джона Кеннеди. После этой ночи президент решил порвать с ней, чтобы опровергнуть начавшие расползаться слухи об их связи. Хотя было сделано несколько фотографий Мэрилин с двумя братьями, до нас дошла только одна. Ранним утром агенты тайных служб конфисковали негативы снимков в фотолаборатории журнала «Тайм».

Когда Джоан Гринсон встретилась с Мэрилин накануне ее отъезда, та напомнила ей куклу — накачанная наркотиками, безвольная, поникшая. Она дала Мэрилин на дорогу, на счастье, детскую книжку «История паровозика, который все мог», чтобы Мэрилин взяла ее с собой в Нью-Йорк. Но когда белокурая звезда взошла на сцену Мэдисон Сквер Гарден, ее платье было таким обтягивающим, что она никак не могла спрятать под ним книжку или шахматного коня. Накачанная успокоительными и шампанским, с холодом в сердце, она вступила в огромную черную пасть, ослепленная прожекторами, таща за собой тень своего страха. Вернувшись в Лос-Анджелес, она рассказывала Джоан об этом ужасном моменте: «Все говорили о моем платье за шесть тысяч долларов из прозрачной ткани. Оно так обтягивало фигуру, что Жану-Луи пришлось зашить его прямо на мне. Они ничего не поняли. Это не платье было моей кожей, а моя кожа была и остается одеждой из плоти, моя кожа скрывает мою наготу».

В записях Ральфа Гринсона, посмертный архив которого хранится в Университете Калифорнии, в Лос-Анджелесе, находится черновик книги, которую он планировал написать, — «Медикаменты и наркотики в психоаналитической ситуации». В главе 12 мы читаем: «Когда я уехал в отпуск на пять недель, то счел уместным не оставлять эту пациентку без лекарств, которые она должна была принимать, чувствуя депрессию или тревожность. Иначе она могла бы почувствовать себя покинутой и осуществить свои планы самоубийства. Я прописал антидепрессант быстрого действия в комбинации с успокаивающим — дексамилом. Я надеялся, что она почувствует себя лучше, если у нее будет что-то полученное от меня, на что она сможет полагаться. Короче говоря, ситуация была такова: во время моего отсутствия она самостоятельно не справится с депрессивной тревожностью и одиночеством. Дать ей лекарства — значило бы дать ей «проглотить» часть меня, что-то, что она сможет принять внутрь, чтобы преодолеть чувство ужасной пустоты, которое подавляло ее и сводило с ума».

Психоаналитик уехал. Мэрилин также уехала. Он не возвращался. Она вернулась. Взбодренная амфетаминами, Мэрилин явилась на службу в шесть пятнадцать утра в понедельник 21 мая, через тридцать три часа после гала-концерта в Нью-Йорке. Она сообщила Кьюкору, что готова сняться в сценах, предусмотренных на тот день, но о крупных планах не могло быть и речи. Было видно, что она больна, и Уитни Снайдер понял, что никакой грим не сможет скрыть следы утомления, оставленные прошедшими выходными. Он покрыл все ее тело специальным составом — литр тонального крема цвета загара от Макс Фактора, полчашки белил цвета слоновой кости и немного клоунских белил.

В среду она наконец снялась в сцене с бассейном. Мэрилин вытаскивала Дина Мартина из постели Сид Черисс. Как правило, в сценах такого рода актриса или ее дублерша надевала трико телесного цвета. Никто не ожидал, что она появится на площадке голой. Когда все увидели, что она выходит из воды, сняв купальник, реакция была невероятной. Все бросились на съемочную площадку. Вайнштейн позвал охранников, чтобы закрыть доступ ко входу в студию. Снизив температуру амфетаминами и избавившись от головной боли с помощью демерола, Мэрилин провела четыре часа в воде под щелканье затворов и жужжание камер, о бесперебойной работе которых позаботился Кьюкор. Как и Пэт Ньюкомб, пресс-атташе, он понял, что для рекламы фильма это шанс, который нельзя упускать.