А: Почувствовали радость от того, что умираете?

П(удивленно): Я думаю, от того, что наказан за то, что не слушался матери.

А: Может быть. Однако когда вы пьете, вы себя разрушаете, медленно убиваете, вы сами об этом говорили.

П(с удивлением): Да, вы знаете, мне иногда, когда отходняк начинается, кажется, что я сейчас сдохну. Может быть, я от этого чувствую удовлетворение.

Первоначально возникло предположение, что пациент испытывает облегчение, ведя себя таким образом, чтобы получить наказание, объективируя тем самым бессознательное чувство вины, то есть чувство, возникающее в результате конфликта между влечениями Ид и запретами Супер-Эго. Конфликт этот бессознателен, но заставляет человека вести себя так, чтобы испытать реальное сознательное чувство вины за реальный проступок, а не за бессознательное влечение или фантазию. Затем воспоминания пациента навели на мысль, что его навязчивое злоупотребление алкоголем связано с влечением к смерти. Пациент согласился с такой интерпретацией. Хотя карающее Супер-Эго тоже сделало свой вклад в формирование этого паттерна, но то, что удалось довольно легко выявить действие инстинкта смерти почти в чистом виде, является довольно редким событием в аналитической практике.

Для Ерофеева проблема смерти, без сомнения, является весьма актуальной. Практически все его произведения затрагивают эту тему: «Москва — Петушки» заканчивается гибелью главного героя, более раннее произведение «Благовествование» тем же, эссе «Василий Розанов глазами эксцентрика» начинается с того, что автор намеревается покончить с собой, а драма «Вальпургиева ночь, или шаги Командора» завершается всеобщей смертью всех героев в результате отравления метанолом, выпитым по ошибке вместо этилового спирта. В «Записных книжках» Венедикта Ерофеева читаем: «Коллекционировать те способности, которые отличают человека ото всей фауны: 1) способность смеяться; 2) пить спиртные напитки; 3) совершать беспричинные поступки; 4) поступать наперекор своей выгоде; 5) решиться поднять на себя руки» [198] . Очень показательным кажется, как Ерофеев проговаривается о том, что для него «питье спиртных напитков», действия «наперекор своей выгоде» и наложение на себя рук стоят в одном ряду, а начинающая ряд «способность смеяться» над собственным медленным саморазрушением является, очевидно, бессознательной псих-защитой от интрапсихического конфликта, связанного с танатоидальным влечением. Здесь следует отметить, что для многих алкоголиков характерно отношение к себе и к своим пьяным похождениям с изрядной долей юмора. Этим алкоголик как бы отстраняется от самого себя, отгораживается от чувства вины и стыда.

Очевидно, для избавления от греха, для преодоления алкоголистических тенденций мало веры в Бога, необходимо также воцерковление, необходимо соблюдение обряда, живое общение в церкви с Богом посредством священника. Ерофеев же воспринимает Бога совершенно неканонически, он порой переходит от культа богочеловека к его антитезе — человекобожеству, отождествляя с этим человекобожеством самого себя. Галина Ерофеева свидетельствует: «Наверно, нельзя так говорить, но я думаю, что он подражал Христу» [199] . Сам Венедикт писал, сравнивая себя со Спасителем: «…все равно пригвожденность, ко кресту ли, к трактирной ли стойке…» [200] . Такая неканоническая трактовка Бога еще более патогенна, еще вреднее воздействует на душу, чем атеизм. Сошлемся на статью «Скрытые и явные алкогольно-наркоманические трагедии распада семьи в американской модели образа жизни XX века»: «Людей, колеблющихся между верой и неверием, Н. И. Моисеева называла самоверами. По ее данным именно этот тип отношения к религии наиболее чреват психическими реакциями с аутоагрессивными поступками и резистентностью к психотерапии» [201] . Ерофеев, казалось бы, веруя в Бога, был в действительности «самовером» и, естественно, не мог разрешить интрапсихический конфликт, прибегая к алкоголизации, как к непродуктивной и патологической психологической защите. Возможно, для человека, неспособного к настоящей вере, неспособного ко воцерковлению, путь к решению психических проблем и даже путь к Богу сможет открыть психоаналитически ориентированная психотерапия?

Итак, мы приходим к следующим выводам: во-первых, поэма Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» явно недооценена, за исключением единичных авторов, отечественной критикой, литературоведением и культурологией. Мы хотим повернуть культуру лицом к поэме. Во-вторых, поэма практически вообще незамечена российской психотерапевтической и психологической мыслью. Мы надеемся, что в XXI веке «Москва — Петушки» будет востребована, и ее изучение внесет вклад в понимание тех процессов, тех кризисных явлений, которые происходят в нашей стране. В-третьих, обратив свое внимание на поэму, мы попытались объяснить некоторые поведенческие особенности ее автора и героя с точки зрения христианской психотерапии и психоанализа. Согласно нашим интерпретациям, проблемы «Ерофеевых» (Венички и Венедикта) связаны, в частности, с отпадением от Церкви, а также с аутоагрессией и влечением к смерти. Интрапсихический конфликт они разрешают (точнее, отказываются от его реального разрешения) посредством хронической алкогольной интоксикации и регрессии, справляясь с чувством вины, вызванным алкоголизацией, с помощью рационализации и смеха.

Следуя старой структуралистской традиции выделять схожие структуры в различных системах, мы можем исследовать группу или массу как «чудище обло» — одну большую интегральную личность. Группе, так же как и индивидууму, присущи определенные структура и топика. Мы можем говорить о массовом сознании, массовом бессознательном, массовых Эго, Ид, Супер-Эго, идентичности и самости (self).

Согласно такому подходу, примененному еще Фрейдом [202] , я предлагаю рассмотреть бессознательное сопротивление идентичности в массовых (групповых) процессах, как аналогичное описанному Эриком Эриксоном сопротивлению идентичности пациента в ходе клинического персонального анализа. Чтобы не было путаницы, хочу уточнить, что группой я для краткости стану называть то, что в социальной психологии принято называть малой группой — относительно немногочисленную общность людей, находящихся между собой в непосредственном личном общении и взаимодействии. Термином же «масса» я, вслед за Ле Боном и Фрейдом в наших классических переводах, стану пользоваться, когда речь пойдет о большой группе.

Ныне аналитики различных школ независимо друг от друга приписывают сопротивлению и защитным процессам функцию саморегуляции и поддержания психического гомеостаза. Джозеф Сандлер подчинил принцип удовольствия принципу безопасности [203] . В психологии самости (self psychology) Хайнца Когута удовлетворение инстинктов подчинено самостно-объектным потребностям и носит вид защитный либо компенсаторный [204] .

В сопротивлении идентичности, изученном Э. Эриксоном, наиболее важным психическим регулятором является идентичность. Эриксон пишет: «Сопротивление идентичности в своей наиболее мягкой и самой обычной форме — это страх пациента, что аналитик в силу своей особой личности, своей биографии или философии может по неосторожности или намеренно разрушить слабую сердцевину идентичности пациента и вместо нее вложить свою собственную… В таких случаях анализанд может сопротивляться в течение всего курса анализа любому возможному посягательству ценностей аналитика на его идентичность… или пациент может вобрать в себя идентичность аналитика в большей степени, чем может переработать имеющимися у него средствами; или он может прекратить анализ, навсегда сохранив в себе ощущение, что аналитик не дал ему нечто важное, что он должен был дать… В случаях острой диффузии идентичности сопротивление идентичности становится центральной проблемой терапевтических отношений» [205] .