4. В своих показаниях доктор Марсден ясно дает понять, что он не видел мадам Р** по крайней мере «один целый день», прошедший после приступа болезни. Доктор Марсден приходил каждую неделю по понедельникам и пятницам. Получается, что приступ произошел не в воскресенье. Список анализируемых дат сокращается: 29 марта, затем 5, 12 и 19 апреля.

5. Из свидетельства миссис Таунбридж следует, что миссис Браун и прочие гости заночевали в Грэйвсенде в субботу, накануне отплытия «Марии Соме», то есть 19 апреля миссис Браун не было в городе. Список дат становится еще короче: 29 марта, 5 и 12 апреля.

6. Согласно показаниям миссис Браун, в субботу и воскресенье, накануне свадебного торжества, в доме ночевал приятель ее сына по фамилии Олдридж. Свадьба состоялась 14 апреля, и это означает, что 12 апреля миссис Браун была не одна. Вывод: событие, о котором идет речь, могло случиться либо 29 марта, либо 5 апреля.

В какой-то момент я засомневался в правильности хода своих рассуждений. Между тем ошибиться на неделю означало бы серьезно поколебать надежность всей цепочки фактов данного дела. Для того чтобы этого избежать, необходимо было точнейшим образом установить дату увольнения служанки. С этой целью я решил изучить полицейские архивы касательно судебного разбирательства по ее делу. Мне удалось выяснить, что…

7. Проступок, из-за которого ее уволили, служанка совершила в воскресенье, 30 марта. Таким образом, единственный день (из числа анализируемых), когда мог произойти первый приступ болезни мадам Р** — это 5 апреля. Ричард Браун находился в Англии, а миссис Браун в тот вечер была дома одна.

Полагаю, вы со мной согласитесь в том, насколько в этом деле было важным установить точную дату.

1. Служебная записка мистера Хендерсона

А сейчас, в ходе рассмотрения этого незаурядного дела, я вновь считаю своим долгом обратить ваше внимание на завещание покойного мистера Уилсона. Согласно его воле, 25 000 фунтов было завещано мисс Боултон (впоследствии миссис Андертон), а после ее смерти — пожизненное право на собственность переходит ее мужу. В случае его смерти и при отсутствии наследников, родившихся от брака с мисс Боултон, означенная сумма поступала в распоряжение ее сестры. Учитывая вышеизложенные факты, мы имеем все основания считать, что ею была покойная мадам Р**. Если принять во внимание обстоятельства женитьбы барона, а также сказанное им в Богноре доктору Джонсу относительно возможного материального ущерба в случае смерти мадам Р**, становится очевидным, что барон все учитывал: оформленные полисы страхования жизни мадам Р** общим счетом составили именно сумму в 25 000 фунтов. Он был полон решимости избежать финансовых рисков в случае, если его жена умрет раньше своей сестры. Вот и все, что нам требуется на данный момент. И женитьба барона, и оформление страхования сопряжены с какой-то загадкой, покрыты неким таинственным облаком. Нам еще предстоит с этим окончательно разобраться в ходе анализа всех аспектов дела. На данном этапе совершенно ясно, что барон воспринимал свою жену как сестру миссис Андертон, и, как следствие, наследницу завещания мистера Уилсона. Для барона чета Андертонов являлась препятствием к получению вышеупомянутого наследства. Напрашивается вывод — он был напрямую заинтересован в их смерти.

После кончины миссис Андертон, — а вы имели возможность ознакомиться с обстоятельствами ее ухода из жизни, — единственным, кто теперь стоял на пути барона Р**, был муж покойной. Этот факт необходимо принимать во внимание при анализе причин смерти мистера Андертона.

Как я уже говорил, все свидетельства, на которых основывается предположение, повлекшее за собой разбор данного дела, подобраны неслучайно; они звенья одной цепи, и потеря одного ставит под сомнение все остальные. До тех пор пока все составляющие дела не будут выстроены поэтапно, шаг за шагом, в один ряд от начала до конца, они могут казаться изолированными и несколько хаотичными по своей сути, исключительными во многих отношениях, но не обязательно наводящими на подозрение. Вот почему, как я уже отмечал ранее, я счел важным представить вашему вниманию материалы дела, четко разделенные на соответствующие подборки фактов. До сих пор мы в основном рассматривали обстоятельства смерти миссис Андертон, подробности, связанные со схожим заболеванием мадам Р** и ряд других фактов, с ними связанных. Их влияние на последующие события мы проследим ниже. Теперь нам предстоит разобраться в особых обстоятельствах угасания еще одной жизни, жизни мистера Андертона. Этот человек вклинился в завещание мистера Уилсона и стал помехой.

В интересах дела я предлагаю рассмотреть практически те же данные, что были представлены в результате посмертного вскрытия миссис и мистера Андертон. В случае с миссис Андертон, как вам известно, диагноз патологоанатома звучал как «смерть от естественной причины»; при том что дело было отложено на две недели, чтобы произвести более тщательное изучение останков. Мистер Андертон в то время находился под домашним арестом. В его случае присяжные вынесли следующий вердикт: «Частично вменяемый, состояние крайнего помрачения рассудка вследствие смерти жены; связанные с этим подозрения оказались необоснованными». На данном этапе нас интересует поведение не столько мистера Андертона, сколько барона. Я опустил материалы, не имеющие к делу непосредственного отношения, и постарался дополнить свидетельские показания доктора Додсуорта и прочих, что позволило бы внести дополнительную ясность в расследование. Представляю на ваше рассмотрение очередную подборку материалов дела, уделяя особое внимание поступкам барона Р**.

2. Свидетельство доктора Додсуорта

«Я проводил лечение покойной миссис Андертон, болезнь которой закончилась летальным исходом 12 октября 1856 года. В первый раз ко мне за помощью в связи с ее болезнью обратились 5 апреля того же года. За мной прислали от мистера Андертона. По моему суждению, пациентка страдала от легкого приступа английской холеры; установить причину заболевания не представлялось возможным. Версия отравления представлялась необоснованной, учитывая временной интервал между последним принятием пищи и началом приступа. Этот интервал составлял три или четыре часа. Если бы болезненные симптомы были следствием отравления организма, они проявились бы значительно раньше, — к такому выводу я пришел, проанализировав ситуацию. Я отверг вариант воздействия яда при заболевании миссис Андертон. К аналогичному умозаключению пришел бы и сейчас, имея дело с каким-либо схожим случаем. Я назначил курс лечения, который можно было считать традиционным, учитывая состояние моей пациентки и симптоматику ее недуга. Мое лечение оказало терапевтический эффект, хотя и не столь быстрый, как я ожидал. Я посетил мою пациентку несколько раз, поскольку ее организм после приступа оказался резко ослабленным. Примерно через две недели приступ возобновился, симптомы были практически те же, что и в первый раз. Правда, на этот раз более ярко выраженные, сопровождались они тошнотой, рвотой, сильнейшим потоотделением, усиливающейся диареей. Пациентка жаловалась также на сердечную недостаточность и томление, схожее с предсмертным. Через последующие две или три недели наступил рецидив. Если во время предыдущих приступов ее язык был влажен и чист, то теперь он был покрыт слизистыми выделениями, обильно выделялась слюна. Ротовая полость и глотка были сильно воспалены, гортань сужена. Наблюдалось вздутие брюшной полости, при пальпации живот был мягким, печень увеличена, без затвердений. Пульс — слабого наполнения, учащенный. По мере развития болезни имело место прогрессирующее учащение сердечных сокращений, достигая пика в 130–140; сердечная недостаточность вкупе с глубокой депрессией продолжала нарастать. С каждым днем силы пациентки таяли. Приступы продолжали повторяться с интервалом в две недели, симптомы становились все более ярко выраженными. Мистер Андертон был в полном отчаянии. С того момента как симптомы приняли угрожающий характер, он почти не отходил от жены, кормил ее и давал лекарства. Насколько мне известно, в течение всей ее болезни этим занимался исключительно мистер Андертон. Она сама об этом говорила в моем присутствии незадолго до своей кончины. Последние недели своей жизни она почти ничего не ела и с трудом глотала лекарства, так как любое движение сопровождалось сильными позывами к рвоте. Это усугублялось также болезненным сужением гортани, слизистая которой была сильно раздражена. Болезнь прогрессировала, рвотные массы приобрели ярко-желтый оттенок, с примесью желчи. Возрастала нагрузка на сердце, периодически наступала остановка дыхания. Сердечно-сосудистая активность находилась в угнетенном состоянии, нижняя часть тела пациентки была практически обездвижена — конечности затвердели, а весь корпус ниже талии похолодел и отяжелел. При этом в верхней части тела миссис Андертон ощущала жар и воспаление. Она страдала от хронической бессонницы, и ее постоянно бросало в холодный пот. Удивительно, что, несмотря на бессонницу, каждому новому приступу болезни предшествовало состояние дремоты продолжительностью несколько часов. Оно обрывалось после появления очередных, все более страшных симптомов. Я испробовал все имеющиеся на такой случай средства, однако они не оказывали длительного эффекта. Я был озадачен столь атипичным развитием болезни. В особенности меня смущал ее прерывистый характер, периодическое возобновление симптомов по возрастающей, как я уже отмечал ранее. Интервалы были четко обозначены — каждые две недели. Я поделился своими соображениями с мистером Андертоном и спросил, не считает ли он нужным проконсультироваться с кем-либо еще. По его настоятельной просьбе я согласился, хотя с некоторой долей сомнения, встретиться с бароном Р**. Мне дали понять, что это дипломированный специалист, получивший университетское образование за рубежом; правда, практикует он на непостоянной основе. Впервые я проконсультировался с ним 12 июля.

[Далее доктор Додсуорт повествует о том, как он в конечном счете принял решение об этой встрече, и как был впечатлен глубокими познаниями барона в химии.]

Однако после осмотра пациентки и обсуждения характера симптомов ее болезни, а также применяемой терапии, мне оказалось нелегко добиться от него (барона) каких-либо высказываний по теме. При этом он полностью одобрил проводимый курс лечения, и после дополнительного обсуждения мы расстались. Этот разговор состоялся в комнате миссис Андертон; проходя мимо умывальника, барон внезапно взял с него пузырек и, резко обернувшись ко мне, спросил: „А это вы пробовали?“ Как выяснилось, это была настойка танина, ее часто используют для зубов. Я был озадачен внезапностью вопроса и ответил отрицательно, тема была закрыта. По пути домой меня мучил этот необычный вопрос барона. Внезапно меня осенило: танин, то есть дубильная кислота, является противоядием при отравлении сурьмой. Симптомы подобного отравления, которым уделил внимание профессор Тэйлор при анализе дела об убийстве Раджели, были весьма схожи с теми, от которых страдала миссис Андертон. Поначалу такое предположение могло прояснить этот странный случай; однако, поразмыслив, я отказался от версии отравления, поскольку дать миссис Андертон яд никто не мог, кроме ее собственного мужа. Заподозрить его в этом было просто невозможно. Нежнейшая привязанность друг к другу у этой супружеской пары была совершенно очевидна. Однако после дальнейших раздумий я все же решил попробовать воспользоваться намеком барона. Вместе с другими препаратами больная стала принимать большие порции отвара дубовой коры. Мои подозрения поначалу усилились, прогресс от применения вышеупомянутого средства был налицо. Воспользовавшись случаем, я поинтересовался у мистера Андертона, — как бы между прочим, в присутствии сиделки, — имеются ли в доме рвотный камень или сурьмяный раствор. Из его ответа можно было заключить, что этих веществ здесь точно нет, вопреки предположениям барона. Через день или два я повстречался с этим господином и пожелал узнать, на каком основании он сделал подобное предположение. Однако барон предпочел перевести разговор, ограничившись простой констатацией факта: ему известно, что применение предложенного им средства при лечении аналогичных заболеваний способно дать весьма обнадеживающий результат. По его мнению, это может помочь и в нашем случае. И все же, то, как он излагал свою мысль, и в особенности акцентирование им внимания на необходимости строго отслеживать соблюдение диеты пациентки, навело меня на мысль: барон по-прежнему во власти своих сомнений, объектом их является мистер Андертон, а поскольку они дружны, барон предпочитает свои сомнения не афишировать. Несколько дней тому назад барон вновь выказал свое сомнение; тогда я не придал этому особого значения. Больная продолжала пить отвар дубовой коры. А я принял решение — в случае возобновления острого приступа, необходимо будет провести химический анализ. С этой целью в конфиденциальном порядке я отдал соответствующие распоряжения сиделке, на которую вполне мог рассчитывать. Ей надлежало вплоть до моего прихода ничего не убирать из комнаты пациентки. Благотворное воздействие дубового отвара продолжалось в течение десяти или двенадцати дней. Но вот за мной вновь срочно прислали. Глубокой ночью у миссис Андертон случился сильнейший приступ. Сделав все, что было в моих силах, для облегчения состояния пациентки, я взял необходимые пробы для проведения лабораторного анализа. Но ни сурьмы, ни мышьяка, ни каких-либо других отравляющих веществ обнаружено не было. Поскольку к этому времени дубильная кислота уже не давала необходимого терапевтического результата, я пришел к выводу — подозрения барона не имели под собой никаких оснований. Я возобновил прежний курс лечения, варьируя его время от времени исходя из обстановки. Остановить дальнейшее прогрессирование болезни не представлялось возможным. Я склоняюсь к мысли, что характер заболевания был связан со спецификой организма пациентки, а также наследственными особенностями. Мистер Андертон как-то упомянул, что мать пациентки страдала от какого-то внутреннего заболевания. Симптомы его он описать мне не смог. На заключительном этапе болезни миссис Андертон почти все время пребывала в беспамятстве. Смерть последовала в результате полнейшего истощения ее организма. Я предложил мистеру Андертону согласиться на вскрытие, с тем чтобы установить истинную причину смерти. Он воспринял это крайне болезненно, я же находился в состоянии нервного перенапряжения и настаивать не стал. Барон, судя по всему, также не советовал ему соглашаться. Впоследствии пришло постановление о проведении дознания. В результате я ассистировал при проведении экспертизы, осуществляемой мистером Прендергастом. В теле покойной сурьмы обнаружено не было, и результат проведенного анализа был зафиксирован в отчете мистера Прендергаста. Я, со своей стороны, не имею против этого документа никаких возражений. Принимая во внимание все обстоятельства дела, я был и остаюсь совершенно уверен, что мистер Андертон абсолютно невиновен в преступлении, которое ему инкриминируют».