Его консультант по медицинским вопросам, хотя и веривший в гипноз, разделял мнение товарищей Андертона. Он предлагал свое решение проблемы лечения миссис Андертон, будучи готовым представить ее «одному из самых мощных гипнотизеров Европы», — в Лондон недавно прибыл некто, известный как барон Р**.

В результате этого предложения мистер Андертон решительно изменил свои планы, отказавшись от поездки в Дрезден; что касается миссис Андертон, то она, после нескольких сеансов ощутила еще больший прилив сил, пусть даже в воображении, по сравнению с предыдущим гипнотическим воздействием. На обоих супругов благотворные «пассы» барона произвели столь сильное впечатление, что мистер Андертон, вознамерившись обосноваться в Лондоне на осенне-зимний период, решил арендовать меблированный дом в Ноттинг-Хилле, с тем чтобы профессор гипноза мог поселиться в непосредственной близости от своей пациентки. В этом доме «сеансы» проходили два-три раза в день, и хотя вряд ли любой здравомыслящий человек приписал бы это способностям барона, но факт остается фактом: здоровье миссис Андертон продолжало улучшаться.

Дела шли таким чередом нескольких недель, пока со стороны родственников мистера Андертона не стали появляться возражения. Не без оснований они считали, что подобный метод лечения весьма сомнителен. По всей вероятности, по этому поводу было немало разговоров, и в конечном счете природная подозрительность мистера Андертона взяла верх над вновь приобретенными пристрастиями, коль скоро теперь из-за них он становился предметом столь нелицеприятных обсуждений. А барон тем временем вовсе не собирался так легко упускать пациентку, приносящую солидный стабильный доход. Узнав о принятом решении прекратить дальнейшие сеансы, барон тут же заявил, что его собственное присутствие при гипнотических манипуляциях вовсе не обязательно, и коль скоро они расцениваются как неуместные со стороны лица другого пола, то их легко можно проводить с помощью посредника.

Стоит однажды поддаться обману, любая другая абсурдность покажется естественной. Это было предопределено: без всякого сопротивления миссис Андертон попадала во власть посредницы — мадемуазель Розали, «ясновидящей» из свиты барона. Установив «контакт» со своей подопечной, эта особа должна была передать ей пользу от манипуляций, которым подвергалась сама.

Не буду вдаваться сейчас в детали modus operandi (образа действия), скажу лишь, что это был пример того, как необычная сила воображения способствовала еще более скорому выздоровлению миссис Андертон под воздействием этой новой формы лечения и удивительной взаимной «симпатии», установившейся между миссис Андертон и медиумом барона.

Мадемуазель Розали была энергичной брюнеткой, чуть ниже среднего роста, худощавая, прекрасного телосложения. Цвет лица — слегка желтоватый, глаза темные. Единственным недостатком, на который мог бы обратить внимание «знаток», были слишком широкие ступни. Возможно, это каким-то образом могло быть связано с ее прошлой профессией, но об этом несколько позднее. Эта особенность представляется для нас важной и ее следует принять во внимание. В то время мадемуазель Розали выглядела примерно на тридцать лет, но вполне вероятно, что на самом деле была моложе. Специфика ее деятельности накладывала определенный отпечаток на внешний вид. В целом же она представляла собой полную противоположность миссис Андертон, которая тоже была худощавой, но высокого роста, очень бледной, с миниатюрными ножками и, несмотря на слабое здоровье, выглядела моложе своих лет. И вот между этими двумя очень разными особами, судя по прилагаемым письмам, возник «взаимный контакт», нечто просто необъяснимое с точки зрения обыденного разума. Миссис Андертон могла почувствовать, или это ей только казалось, приближение мадемуазель Розали еще до того, как та входила в комнату; одно лишь прикосновение руки ясновидящей приносило мгновенное облегчение. В течение нескольких недель миссис Андертон стремительно шла на поправку, она ощутила в себе незнакомый до сей поры прилив энергии.

Далее мне хотелось бы обратить ваше внимание на свидетельские показания, в частности на свидетельство мистера Мортона. Оно представляется весьма важным, поэтому приводится без сокращений.

2. Свидетельство Фредерика Мортона, эсквайра, лейтенанта Королевской артиллерии

«Меня зовут Фредерик Джордж Мортон.

В 1854 году я был лейтенантом Королевской артиллерии. 5 ноября того же года, по прибытии в Крым, получил легкое ранение в сражении при Инкермане. Это произошло еще до того, как я прибыл в расположение моей батареи. После смерти моего отца я вышел в отставку и проживаю в настоящее время в Лидсе вместе со своей матерью. Я был старым школьным приятелем покойного мистера Уильяма Андертона, мы с ним дружили без малого пятнадцать лет. Я присутствовал на его свадьбе с мисс Боултон в августе 1851 года и с той поры часто бывал у них в гостях. Во время моей учебы в Военной академии Вулвич я проводил почти все свои увольнительные у Андертонов, а нередко и часть каникул. Отец мой всячески одобрял эту дружбу, и у них в гостях я чувствовал себя как дома. Отец был младшим партнером в одной из крупных мануфактурных фирм Лидса. В основном Андертоны жили в Лондоне, когда не уезжали за границу. Однажды я отправился вместе с ними в Висбаден. В течение 1854 года я с ними общался редко, поскольку первую половину года они были в разъезде: сначала в Илфракомбе, затем в Малверне, но 13 октября мы провели вместе. Я запомнил эту дату, так как собирался в Крым, где впоследствии был ранен. Приказ об отправке туда пришел неожиданно. Я как раз находился в доме одного из друзей — мы собирались поохотиться на фазанов — и вдруг получил предписание отправляться через сутки, с утра; я заночевал у Андертонов и на следующее утро уехал. Я должен был отправляться в числе первых, но не получилось, и было уже не до охоты. Я отправился в путь в субботу, это я запомнил, ибо на следующий день у нас состоялся торжественный молебен. Больше я Андертона не видел. Всю зиму я провел в Италии со своим ранением и разыгравшимся ревматизмом, а летом

1855 года меня отправили к отцу — он болел несколько месяцев до кончины. А после этого я не мог оставить мать одну. Мы получали только еженедельную газету, и я ничего не знал о том, что с ним произошло в течение трех или четырех дней. Мне нужно было с Уильямом незамедлительно повидаться, но было слишком поздно. Встреча не произошла вовсе не из-за какой-либо размолвки между нами, отнюдь. Мы по-прежнему оставались добрыми друзьями, я жизнь ради него готов был отдать, да и с миссис Андертон у меня были теплые, дружеские отношения. Он в ней души не чаял. Бывало, я, смеясь, говорил, что завидую ей, и они тоже смеялись. Мне не доводилось встречать столь нежно любящую пару. И я не знаю другого такого заботливого человека, как мистер Андертон, правда, очень нервозного и на редкость щепетильного во всем, что касалось его семейства и фамилии. Один-единственный раз мы с ним поссорились, еще в школьные годы, когда я притворился, что сомневаюсь в его словах: ему от этого стало даже плохо. Он часто говорил, что скорее умрет, чем позволит запятнать честь фамилии, которой он очень гордился. В тот день, 13 октября 1854 года, я телеграфировал им в Ноттинг-Хилл о своем намерении поужинать и заночевать у них перед моим отъездом. Я нашел миссис Андертон в гораздо лучшем состоянии, чем когда бы то ни было ранее. Она сказала, что обязана этим барону Р**, а с тех пор как стала приходить Розали, дела пошли на поправку еще быстрее. В тот вечер она хотела было отменить визит барона с тем, чтобы мы смогли спокойно побеседовать, но я этому воспротивился; к тому же мне хотелось увидеть его и Розали. Они пришли около девяти вечера. Миссис Андертон легла на софу, а Розали села рядом на стул и взяла ее за руку; барон тем временем усыплял ее своими пассами. Гипнотизировал он именно Розали. Миссис Андертон тихо возлежала на софе, в то время как Андертон и я сидели рядом в дальнем конце комнаты, поскольку, по словам барона, мы могли „помешать потоку гипнотических флюидов“. Я не знаю, что он имел в виду. Понятно, что все это выглядело абсурдно, но, похоже, Розали не притворялась. Возможно, в подобной ситуации я и сам бы заснул. По завершении сеанса миссис Андертон сообщила, что ощущает прилив сил; я не выдержал и рассмеялся. Затем Андертон отправил ее спать, а сам вместе со мной начал беседу с бароном, которая продлилась более часа. Это была моя последняя встреча с миссис Андертон, ибо я покинул их дом до того, как она проснулась. Какие-то известия о ней потом доходили до меня от ее мужа. Темой нашей тогдашней беседы был месмеризм. Лично я в него не верил, и прямо об этом заявил. Андертон вместе с бароном пытались меня переубедить. Мы курили в присутствии Розали, которая не имела ничего против. Создавалось впечатление, что она никогда не противоречила барону, но, думаю, он ей не нравился. В нашей беседе она не принимала участия.

Сказала — или барон сказал, — что не говорит по-английски, но я уверен, она понимала, о чем идет речь, по крайней мере, основной смысл. Я в свое время учил немецкий и то и дело обращался к ней, и она отвечала; был момент, когда она бросила взгляд на Андертона при упоминании им имени „Жюли“. При этом барон сразу успокоил ее, сказав по-немецки: „Это не твоя Жюли, дитя“. Когда Розали собралась уходить, я поинтересовался у нее, кто была эта Жюли, на что мадемуазель стала мне объяснять, что это ее лучшая подруга, танцовщица. Достаточно было одного взгляда барона, чтобы Розали умолкла. Это произошло, когда барон и Розали уже собирались уходить. А до этого она вязала крючком, мы же беседовали о месмеризме. Они хотели, чтобы я поверил в силу гипноза, и барон рассказывал всевозможные истории о чудесной „ясновидящей“. А Жюли, стало быть, была упомянута другая, не подруга Розали. Конечно, все это вызывало у меня лишь смех. Затем они принялись обсуждать людские привязанности, в частности, удивительную взаимосвязь между близнецами, и барон рассказал еще несколько необычных историй. Я по-прежнему не верил, что вызвало заметное раздражение у Андертона, и тогда он напомнил мне о сестре его жены, близняшке, которую похитили цыгане. Барон попросил Андертона рассказать об этом поподробнее. Тот согласился, но с условием, что эта тема ни в коем случае не будет затронута вновь, поскольку домочадцы боялись напоминать миссис Андертон об этой печальной истории и никогда не говорили об этом вслух. Барон проявил явный интерес и придвинул свой стул поближе между мной и Андертоном. Мы говорили тихо, и Розали, скорее всего, нас не слышала. Насколько я помню, все это показалось барону столь любопытным, что он извлек свою записную книжку и сделал там пометки — даты и кое-что другое. К датам этот человек относился с особым вниманием. Я убежден, что из этого разговора Розали не расслышала ничего, даже если предположить, что она знала английский. Во время этой беседы мы отошли к окну и находились от нее на достаточно большом расстоянии. И, повторяю, мы разговаривали тихо. Затем барон впал в задумчивость, и на какое-то время замолчал. Мы же с Андертоном вернулись к обсуждению гипноза. Он достал несколько экземпляров журнала, кажется, „Зоист“, или что-то в этом роде, желая привести какие-то доказательства. Андертон зачитал удивительную историю о том, как один человек питался вместо другого, и обратился за поддержкой к барону после того, как я выразил недоверие относительно этого феномена. Барон со всей решительностью подтвердил достоверность этих фактов. Причем, когда Андертон к нему обратился, гипнотизер вздрогнул, как если бы его оторвали от каких-то мыслей. Моему другу пришлось повторить вопрос. А в идее суррогатного питания что-то было; я думал над этим впоследствии, когда приходил в себя от ранения и горячки и хотел, чтобы кто-то вместо меня принимал лекарства. Упомянутая мной история была опубликована в октябрьском номере журнала „Зоист“ за 1854 год. Ну а во время той беседы, я, помнится, заметил, что этой молодой пациентке повезло, ведь тот человек мог заглотнуть что-нибудь и вредное, в ответ Андертон рассмеялся. Барон же не смеялся. Он стоял и долго молчал и выглядел довольно странно. Я подумал, что мой смех был для него оскорбительным. Андертон заговорил с бароном, и тот вдруг подпрыгнул. Я заметил, что у него погасла сигара. Мне это запомнилось, ибо барон попытался прикурить от моей, но руки у него дрожали, и в результате моя сигара тоже потухла. Барон сказал, что ему холодно и закрыл окно. Он не стал закуривать новую сигару, заметил, что уже поздно и ему пора уходить. Мы с Андертоном какое-то время еще продолжали беседовать и курить. Я убеждал моего друга покончить с этим месмеризмом, коль скоро его супруга чувствует себя хорошо. Он согласился с тем, что она уже в состоянии обходиться без этих сеансов и что через несколько недель они закончатся. Позднее, в ноябре, я узнал от него, что барон на некоторое время уехал из города. Когда я лечился в Скутари после своего ранения, я написал Андертону и предложил встретиться в Неаполе. И в декабре он вместе с супругой отправился в путь, однако из-за болезни миссис Андертон они вынуждены были остановиться в Дувре. Потом я получил от него несколько писем и готов предоставить их копии, за исключением фрагментов личного характера. Я еще раз перечитал это мое свидетельство — здесь записано всё, как было. Если потребуется, я готов присягнуть в этом перед судом. Хотел бы еще от себя добавить, что наверняка бедняга Андертон не имел никакого отношения к смерти своей несчастной жены. Готов в этом поклясться».

3. Свидетельство Жюли

Манчестер, 3 авг. 1857

«Дорогой сэр.

В соответствии с вашими инструкциями от 11-го числа, направляю вам показания Джулии Кларк, она же Жюли, она же мисс Монтгомери и т. д., состоящей в труппе театра „Роял“, в должном порядке удостоверенные.

С совершенным почтением,

Уильям Смит».

«Я танцовщица, и зовут меня Джулия Кларк. Я выступаю под именем „Жюли“, а также под другими именами. В настоящее время я известна как „мисс Монтгомери“. Я знала девушку по имени Розали. Мы с ней были очень дружны. Работали вместе несколько лет в труппе синьора Леопольдо. Я даже не вспомню, как долго. Она ходила по канату за два шиллинга в неделю с содержанием. В нашей труппе ее прозвали „Маленькое Чудо“. Настоящее ее имя — Карлотта Браун. Ей было примерно десять лет, когда я присоединилась к труппе. Я о ее прошлом мало что знаю. Она и сама ничего не знала. Так она мне часто говорила. Если бы знала, рассказала бы. Она считалась племянницей старой миссис Браун, которая забирала у Лотти ее деньги и покупала себе обновы. Лотти — это Розали. Некоторые из наших дам твердили, что ее выкупили у какого-то бродяги. Конечно же я в это не верила. Они это от злости говорили. Лотти ходила по канату пять лет с тех пор, как я с ней познакомилась. Она была прекрасно сложена, только ступни очень широкие. Это у всех канатоходцев — работа влияет. А так — фигурка у нее была замечательная. Она была нервная. Ну, не то чтобы очень, но все же. Перед началом номера обычно дрожала. Но не от страха. Она иногда болела. Не часто. Иной раз подхватывала простуду, посидев на сырой земле, когда ей, вспотевшей после номера, надо было переодеться. С возрастом она окрепла. Иногда Лотти чувствовала себя плохо и не знала почему. У нее бывали сильные головные боли. В таких случаях от лекарств проку не было — только бренди. От головных болей бренди для нее было лучшим средством. Она себе бренди позволяла только иногда, не так, как некоторые наши дамы. Нет, алкоголем она не увлекалась.