— Воздуху не больше чем на час.

Я и сам знал, что дыхательная смесь в баллонах подходит к концу, а зарядить их тут негде. Ладно, поныряю немного напоследок. Надев акваланг и закусив загубник, я пошел в воду.

Поверху волны ходят, а тут, в глубине, хорошо, покойно. И дно чистое, без мусорного безобразия. Я даже узнавал то место, над которым раза два уже проплывал. Вот древесные стволы, прикрытые илом. А вот понижение грунта, яма, наполненная тьмой. Ладно, пойду потихоньку обратно.

И тут моего слуха коснулся далекий, тихий-тихий детский голосок:

— Что-то мне тоснется, мамо…

Я застыл, пошевеливая руками и ластами, над черным провалом. Померещилось, наверное…

— Спи, донюшка, — донесся издалека женский голос. — Вот я тебя толстиной укрою.

— Мамо, а как же нам тут жити? — Чуть слышен был голос девочки, я весь ушел в слух. — Завыть водой залита… кругом вода…

— Зато нас Батый не зрит. Очеса ему залило.

— Пошто он хощет нас убити?

Слабый звук покрыл голоса — будто плеснула вода. А потом:

— …Не нашего роду-племени. И веры другой. Донька, ты ясти хощешь? Вот тюрю сделаю…

— Другой веры — так убивати надобно?

— Ты глуха еси? Рече, тюрю сделаю.

— Не хощу тюрю. Тупорва жили, про Батыя не слыхива. Откуда он приидоша?

— Аз не ведаю…

Я слушал, затаив дыхание, этот бесконечно далекий разговор, прерываемый слабым плеском — либо, может быть, гулом моей крови?

— Пошто тятя нейдет?

— Нейдет, понеже он кормщик на шняке… Сама ведаешь… Вниз по Волге поплыша…

Голос женщины прервался. Я опустился пониже, чтобы не упустить захвативший меня разговор. Обдало глубинным холодом. Опять заложило уши. А когда, судорожно глотая, я освободился от подводной глухоты, то сразу услышал:

— Не плачь, донька.

И плачущий детский голос:

— Не прииде тятя… Несть инако, мамо… Ты же затаила, не хощешь сказати… Батый тятю убил…

— Не плачь… не плачь, донюшка…

Плеск, плеск воды. Или кровь в ушах шумит?

Вдруг я вспомнил: время под водой течет незаметно. Взглянул на манометр — воздух на исходе…

Кончился, кончился воздух… Я рванулся вверх, загребая руками, отталкиваясь ластами… Кажется, вода светлеет… Но вдох не получается — нет воздуха в баллонах… Нельзя без вдоха… О-о…

— Олег! Олег! — слышу сквозь багровое беспамятство.

Где я? Что со мной? Живой ли?..

Отчаянный крик — «Оле-ег! Не умирай!» — заставляет меня открыть глаза.

По колено в прибойной пенной воде стоял Сережа и кричал, руки ко мне простирая:

— Оле-е-ег!

Обхватив меня одной рукой, а другой загребая, плыл к берегу Вадим. Толкал меня перед собой. Громко отфыркивался у моего уха. Невнятно бормотал. Материл меня.

Глотая воздух, я упал лицом на плоскую скалу. Вадим, с помощью Сережи, подтащил меня повыше. И, стянув с головы свою голубую резиновую шапочку, бурно дыша, повалился рядом со мной.

Было неудобно лежать грудью на гофрированном шланге, идущем от ненужного теперь загубника к заспинным баллонам. Я приподнялся. Сел. Сказал Сереже:

— Не ори. Живой я. Помоги снять баллоны.

Руки плохо повиновались мне. Да и ноги. Такая навалилась усталость, что я еле тащился к дилижансу. Ветер внезапным порывом будто смел нас с мыса Маврикия.

Дилижанс трясся, лавируя среди деревьев. Вадим, в своей красной футболке с надписью на спине, призывающей «jump into adventure» — прыгнуть в приключение — не переставал поносить, материть меня:

— …И ведь знал, что воздуху с гулькин …, а торчал на глубине. Как последний мудак. Вынырнул без сознания. А если б я опоздал на три секунды?

Мне было плохо. Наглотался, конечно, воды, когда выпустил изо рта загубник… в попытке хоть один вдох сделать… Вот и нырнул… прыгнул в приключение… «Не плачь, не плачь, донюшка…» Неужели я услышал это?!

Чертова тряска. Вдруг, как несколько дней назад, закололо слева в груди. Да так сильно, остро. Потирая грудь, я попросил Вадима остановить машину.

— А что такое? — обернулся он.

— Очень трясет, — пробормотал я. — Переждем немного.

— Сердце, да? — догадался Вадим. — Нанырялся в свой Китеж. Тут по дороге аптека. Потерпишь десять минут?