Виктор растерянно встал. Конечно, сегодня у Волкова не будет никаких деловых встреч. Понурившись и тяжело дыша, как при одышке, Виктор вышел из кабинета.

В дверях он столкнулся с худощавым человеком, видимо нетерпеливо ожидавшим у дверей. По седой пряди в густых и пышных волосах Виктор узнал знаменитого физика. Академик Овесян решительно вошел в кабинет.

Николай Николаевич Волков не встретил его, как обычно, у дверей. Он стоял спиной, повернувшись к окну, и по капле отмеривал какую-то жидкость в стакан.

Овесян стремительно подошел к Волкову и, ничего не говоря, подвинул ему стул.

Николай Николаевич слабо улыбнулся и опустился на стул. Лицо его было бледно.

– Не знал, что у вас с сердцем неладно. Извините, прошу вас, за вторжение.

Николай Николаевич зажмурился, потом отрицательно замотал головой, быть может, думая совсем о другом.

– Я рад, что вы пришли, – сказал Николай Николаевич, ничего не объясняя гостю. – Садитесь, курите… Я сам хотел послать за вами… Как вы чувствуете себя в лаборатории вакуумной энергии?

– Тесно.

– Тесно? – немного удивился Николай Николаевич, который или справлялся понемногу с собой, или почувствовал действие капель.

– Простор сейчас нужен, – заявил Овесян, пряча нераскуренную трубку обратно в карман. – Сейчас необходим настоящий опыт. В грандиозных масштабах, Николай Николаевич.

– Хотите выпустить джинна из бутылки? – улыбнулся одними губами Волков.

– Именно из бутылки. Очень правильно. Покорный джинн из бутылки воды. Пора приказывать ему, Николай Николаевич.

– Вот об этом мне и хотелось поговорить с вами, Амас Иосифович. В свое время вы писали нам об использовании вакуумной энергии при оттаивании слоя вечной мерзлоты.

– Да, на Дальнем Востоке, на Колыме… где-нибудь у черта в турках. Только, пожалуйста, подальше.

– Я думаю, что первую такую установку мы вам разрешим соорудить… – задумчиво сказал Волков, вставая и подходя к карте. – Но только не на Дальнем Востоке, а в проливах, в полярном море. И на более значительную мощность, чем вы намечали в своей докладной записке.

– В тундре? Хотите растопить слой вечной мерзлоты на всем полярном побережье?

– Хотя бы в районе одного моря.

– Готов! Но выгодно ли начинать с таких северных районов? Все же лето там слишком коротко для сельского хозяйства.

– На Камчатке, на горячей земле в районе вулканов, как вы знаете, снег и зимой не держится, зеленая травка растет.

– Понимаю. Не только растопить слой вечной мерзлоты, но и подогревать землю?

– Это будет грандиозный опыт, – сказал Николай Николаевич и, подойдя к двери, плотно запер ее.

…Когда Виктор, встретившись с Овесяном, вышел в приемную, он удивился, что в ней так людно. На диване с чертежами в руках сидели Алексей, Ходов и отец Виктора, академик Омулев. Виктор с ужасом заметил, что Алексей поднимается, чтобы подойти к нему, и, съежившись, трусливо прошмыгнул мимо удивленного Алексея в коридор.

Прием у Николая Николаевича Волкова затягивался. Этим особенно был недоволен лысый, худой и согбенный старик с отвисшей нижней губой. Он что-то жестко выговаривал секретарю, указывая на часы, а тот инстинктивно отодвигался от старика, который, видимо, брызгал слюной.

Наконец из кабинета Волкова стремительно вышел академик Овесян. Он не прошел, а пролетел через приемную, никого не видя.

Перед остановившимся в дверях Николаем Николаевичем появилась скрюченная фигура лысого профессора.

– Профессор Сметанкин, – шепнул Ходову академик Омулев. – Перманентный оппонент.

Ходов озабоченно покачал головой.

– Осмелюсь напомнить о назначенном мне времени приема, – произнес старик.

Волков провел его к себе и, извинившись, справился по телефону, вылетели ли на поиски самолеты.

Профессор Сметанкин не обратил на тревожный вопрос Волкова никакого внимания. Совиными выцветшими глазами он оглядывал кабинет, в котором ему все не нравилось: и тяжелый длинный стол для заседаний, и старомодные, отделанные мореным дубом стены, и гигантский книжный шкаф с приоткрытой дверцей, из которого Волков, видимо, только что брал книгу.

– Прошу вас, – обратился к посетителю Волков, пристально глядя на него.

Не заметил Сметанкин и того усилия, с которым произнес Волков эти простые слова. Сметанкин, всегда чувствуя себя скверно, никогда не интересовался чужим состоянием. Он желчно начал: