— Что сегодня делать будешь?

Я посмотрела на него и, вспомнив портрет, ответила:

— Поработаю над заказами, наверное.

Не смотря на тёмный цвет волос, какой-то русый, каштановый и седой одновременно, брови Триса были слишком светлыми, чтобы можно было проследить хотя бы их линию. Этот недостаток с лихвой восполняла любая тень, рискнувшая, так или иначе, касаться его лица. Она сразу выделяла скулы и надбровные дуги, отчетливо заливаясь во впадины очертаний. Так и смотрел на тебя этот напряженный прищур из-под резких, почти чёрных теней, всегда прицельно внимательно. Я его и нарисовала поэтому, — слишком часто он в последнее время стал садиться боком к окну, — напросился на отображение. Несколько дней работала, втирая пастель в бумагу, и до сих пор не проходило ощущение, что все черты Тристана, как у слепого художника, остались у меня на кончиках пальцев.

— А сегодня что делала?

— Ничего. Книжку дочитала, которую уже месяц закончить не могла.

— Поспи сегодня подольше, я тебе завтрак в холодильнике оставлю.

— Не, я лучше с тобой посижу. А в фирме-то как дела?

— Там всё надежно. Заказ от города большой, долгосрочный. Простоем и безденежьем не грозит. А зачем ты спрашиваешь? У тебя часы отнимают?

— Обещают зарплату задержать.

— Ладно, поздно, — он взглянул на часы, — ночь уже.

Тарелку с чашками помыл Трис, а я ушла в свою комнату и разложила кресло. Зашторила полукруглое окно, нащупала будильник на столе и завела на десять.

Спать. Наконец-то спать.

Наш мир и внешний мир гармонировали во всем, кроме времени суток. Пока я не стала работать в «Сожжённом мосте», я, как все нормальные люди, подчинялась циклу прохождения по небу солнца, лишь изредка нарушая вечный порядок сна и бодрствования. Теперь же всё сдвинулось на несколько часов, и солнца я видела меньше, а луны больше.

Утро начиналось в десять вечера. Душ, завтрак и в одиннадцать мы с Тристаном, если оба наши дня были рабочие, шли в агентство. В двенадцать оно открывалось, в три ночи был обеденный перерыв, а в шесть утра все разбредались из Здания, — каждый на свою официальную работу. Для удобства весь коллектив был занят либо на половину ставки, либо на сокращённый день, потому что к часу уже нужно было освободиться, топать домой, ужинать и ложиться спать. День кончался. Утро было сумеречным в летнее время и тёмным в зимнее, а ночи в любой сезон назывались полярными. Когда в агентстве выпадал выходной, режим не менялся, просто тратили тихое и спокойное время на что-то своё, пока остальные спали.

Я отдыхала так уже второй день. График нового месяца подарил мне сдвоенные отгулы, и я нашла время и книгу дочитать, и сегодня заказы порисовать, — брала иногда халтурку из студии интерьера.

Спать… спать… я взбила подушку и, переменив положение, снова пыталась заснуть. День провела обычно, а сон не шёл, постоянно отгоняемый мыслью о чём-то незавершенном сегодня. Или это меня так встряхнули воспоминания о прошлом, о времени, когда глаза смыкались с заходом солнца?

Туда лучше идти пешком, чем ехать. Транспорт так поздно ходит редко, и заблудиться можно легко, если добираться с остановки.

Вишневый переулок начинался от последнего оживленного перекрестка на восточной окраине города, и заканчивался тупиком. Здесь-то, в самом конце, прямо поперёк улицы, как бы преграждая дорогу, или просто обозначая её завершение, и стояло Здание. Всего в пять этажей, с нижними заколоченными окнами, с разбитыми стёклами и разбитым крыльцом. Всё под снос. В нём никто не жил, потому что оно было признанно аварийным, давно заброшено, но освобождать участок уже два десятка лет никто не торопился, — городское захолустье, кому оно нужно?

Жильцы Вишневого переулка не обращали на дом внимания, Здание даже слухами не обрастало, а зря. Почва для жутких историй была, стоило только взглянуть на фасад. В такую разбитую дверь, в такой могильный холод и заброшенность входить было жутко. Но ещё страшнее подниматься по лестнице внутри. Квадратный пролёт в пыли и мусоре, эхо, как огромный мяч, отталкивается от одной облезлой стены и от другой. Двери заброшенных квартир со старинными звонками — колокольчиками заперты наглухо, и веют заблудшими душами. Света нет. Одни только отблески лунного света или недалёкого фонаря урывками отнимают у темноты страшные картины подъездных рисунков, надписей, забытых вещей. То игрушка, то телефонная трубка попадается на ступеньках, — и ведь точно знаешь, что ещё вчера, когда ты шла сюда же на работу, этих предметов не было. Они появлялись в разных местах, неизвестно откуда, и с таким выражением, будто существовали здесь всегда, мало того, — даже раньше, чем ты появилась на свет. Никто из нас ничего не трогал и не тревожил. Никто не пытался убираться на лестнице или наводить какой-то свой порядок. Мы у Здания гости. Оно живёт само по себе, а агентство научилось лишь немного пользоваться этим и жить в нём и с ним рядом.

Два моих отгула прошли, а мне казалось, что я не была здесь давно. Пару недель, или больше. Вот и рисунок напротив входа на лестницу стал другим, — пузырёк туши, разбитый об стену оставил гигантскую кляксу с подтёками. А клякса несколькими пальцевыми разводами была превращена в пиратскую физиономию с дикими взлохмаченными волосами и бородой.

— Забыл тебе сказать, — тёмный высокий силуэт Тристана поднимался выше на несколько шагов, — вчера Кира заглядывал в гости. Говорит, еле дорогу нашёл, всё забываться начало.

— Он знал, что так будет. Он сам ушёл.

— Ему отдохнуть хочется. Своей жизнью заняться.

Месяц назад дружный коллектив покинул наш самый старый коллега, — Сыщик Кира. Вообще, кто решил уволится, постепенно забывают не только адрес и дорогу сюда, но и людей тоже. Будто и не было никогда в их жизни «Сожжённого моста». Странно.

— А ты кого-нибудь уже нашёл?

— Нет. Остальные тоже. Здесь же такой человек нужен…

— А что сегодня с перилами?

— Не трогай, иди так.