Столяров Андрей
Шрифт:
Он длинно позвонил.
– И – кто там? – минут через двадцать пять спросила старуха.
– Сосед…
– Какой сосед?
– Новый.
– Не открою!
– Почему? – через силу спросил Игнациус.
– А ночь на дворе. Откель я знаю; может, ты – шаромыжник…
– Так посмотрите.
– И смотреть не буду.
– Анастасия Николаевна…
– Вона! – обрадовалась старуха. – Имени моего не знаешь. А тот, которому въехал, я сама сказала…
– Ну, – перепутал, ну, – Ни… кодимовна…
– Все равно не открою!
– Куда ж мне деваться?
– А куды хочешь!
– Ну, я выломаю дверь.
– Ломай!
Он раздраженно дернул за ручку.
– Грабю-ют!.. Убива-ают!.. – пронзительно завопила старуха и крик ее ополоснул крышу.
Игнациус отпрянул. Будто током подбросило.
– Люди-и-и!.. На помо-о-ощь!..
Не чувствуя ног, он скатился по лестнице. В доме уже хлопали растревоженные квартиры.
Удар!
Он тащился по темной пустеющей Лиговке и боялся, что упадет – лицом на сиреневый снег. Покрепчавший мороз ощутимо пощипывал уши. Денег оставалось не больше рубля. И, по-видимому, не оставалось надежды. Метро снова разинуло перед ним свою гулкую желтую пасть. Побежал эскалатор. Игнациус явно пошатывался. Будто мячик, его перебрасывало по городу – из конца в конец. Ехать надо было на «Богатырскую», с двумя пересадками. Восемь станций, а там – автобусом до кольца.
Он опять позвонил – наверное, в сотый раз за сегодня.
Мать открыла без всяких вопросов. Она была тщательно завита и накрашена, словно собиралась в театр. Нитка кораллов пламенела на синем тяжелом платье. Сколько Игнациус помнил, она всегда была такой. Главное, не распускаться с возрастом. Тогда не состаришься.
– Простите? – подняв дугой подведенную бровь, сказала она.
– Мам, я у тебя заночую? – попросил Игнациус. Он не хотел вдаваться в подробности. – Понимаешь, дурацкий случай. Валентина уехала на три дня, а я потерял ключи. Черт его знает, где выронил, хоть на тротуаре ночуй. Ты меня не прогонишь?
– Уважаемый товарищ, – сказала мать отчетливо и громко, как она говорила с больными у себя в поликлинике. – Не находите ли вы, уважаемый товарищ, что сейчас слишком позднее время для шуток?
– Мама… – сказал Игнациус.
– Я не мама, я вам в жены гожусь.
– Но мама…
Игнациус растерялся.
– Уважаемый товарищ, – с той же веселой непринужденностью ответила мать. – Неужели вы думаете, что я не узнаю в лицо собственного сына? Я не настолько глупа.
Она коротко хохотнула.
Игнациус все понял.
– Извините, – сказал он.
– Я только прошу вас, уважаемый товарищ: второй раз звонить не надо!
– Конечно, – сказал Игнациус.
На улице был мрак, снег и ветер. Бульвар тянулся далеко за овраг, к деревянным разметанным избам. Поперек него разворачивалось такси с ярким зеленым огоньком. Игнациус поднял руку. Но сразу же опустил. Ему некуда было ехать.
И, главное, не к кому.
Это был полный обвал.
Глава 8
Это был обвал. Мир распадался прямо на глазах. Ни к чему нельзя было притронуться. На Московском вокзале в огромном, душном, запотевшем от сотен влажных дыханий зале ожидания он нашел половину свободного сиденья, занятого холщовыми мешками. Кепастые хозяева мешков что-то недовольно бундели на своем гортанном пугающем языке, когда он втискивался. Но Игнациус не обращал внимания. Спать… спать… спать… Высохшие глаза слипались и голова из жаркого чугуна падала в темноту. Но как только она падала, Игнациус вздрагивал и просыпался. Потому что заснуть по-настоящему было нельзя. Немели затекшие икры. Каждые десять минут по радио объявляли отправление. Или прибытие. Или: «Гражданин Дибульник, вас ожидают у семнадцатой кассы»! Оловянный бесчувственный голос долбил мозг. Громыхали сцепления меж вагонов. В мешках, видимо, были кирзовые сапоги, они больно врезались пятками. Примерно через час подошел милиционер и негромко спросил, что он здесь делает.
– Встречаю, – сказал Игнациус.
– Кого?
– Поезд.
– Какой?
– С колесами…
– Документы! – сказал милиционер.
Документов, конечно, не было. Игнациус в упор не представлял, где сейчас находится его паспорт. Скорее всего, Валентина убрала его куда-нибудь в шкаф, под стопку белья. У него даже появилась мысль – сходить домой вместе с сержантом, чтобы старуха пустила, но тот мотнул жестяной кокардой – пройдемте! Под одобрительное цоканье кепок вывел Игнациуса в гулкий вестибюль, где светился один – весь стеклянный – аптечный киоск, и без лишних слов указал на высоченные уличные двери, обитые медью:
– Вон туда. А увижу еще раз – заберу в отделение.
К счастью, метро пока ходило. Игнациус перебрался неподалеку, на Витебский, и первым делом посмотрел расписание. Поезд из Краснодара, имеющий прибыть в ноль пятьдесят пять сего числа, опаздывал на шесть часов. Это его вполне устраивало. Он отстоял очередь в тесном медлительном дежурном буфете и все-таки заставил себя проглотить пупырчатую куриную ногу. Наверное, это была та самая курица, которую он уже пытался есть в забегаловке на Свечном. Она, как наждак, оцарапала ему горло, а затем долгое время тревожно плескалась в желудке, вероятно, не желая смириться с судьбой. Но в конце концов успокоилась. Впрочем, Игнациусу было не до того.