— Чудак ты, Анджелло. Я уж было подумал, что ты всерьез. У кого есть сигареты? — спросил он, обращаясь ко всем. Но никто не ответил. Блюм осмотрел всех по очереди и остановил свой взгляд на оттопыренном кармане гимнастерки Прюитта. — Дай закурить, Прю, — обратился он к нему.

— У меня нет, — ответил Прю.

— А что это у тебя в кармане? Брось валять дурака, дай закурить.

— Это пустая пачка, — солгал Прю, глядя прямо в глаза Блюму. — Я только что выкурил последнюю.

— Тогда дай затянуться, — сказал он, кивнув на дымящуюся сигарету в руках Прю.

— На, милый, — ответил Прю и с презрением бросил окурок к ногам Блюма. Окурок откатился к унитазу.

— Ты что же, — возмутился Блюм, — думаешь, что я подниму его из этой грязи и буду курить?

— А я только что выкурил такой, — вмешался Маггио.

— Да? — язвительно заметил Блюм. — Но я еще не опустился до этого… А уж когда опущусь, то лучше скручу себе самокрутку из лошадиного дерьма.

— Как тебе угодно, — ответил Маггио, подбирая брошенный Прю окурок. — Не хочешь, мы выкурим сами.

Собрав карты для сдачи следующего кона, Сэл Кларк обратился к Прю:

— Ну что, сдавать на него?

— Пожалуй, сдавай, — ответил Прю.

— Это как попять? — с насмешкой спросил Блюм. — Ты что у него, вроде Пятницы, что ли? — обратился он к Сэлу.

Сэл опустил покрасневшее лицо и ничего не ответил.

— Да, он мой Пятница, — вмешался Прю, увидев смущение Сэла. — А тебе что, не нравится это?

— Мне наплевать, — ответил Блюм, пожав плечами.

Сэл с благодарностью посмотрел на Прю и начал сдавать карты.

Теперь, когда в игру включился Блюм, веселое оживленно и атмосфера товарищества пропали. Каждый играл молча, никто не шутил, не острил. Можно было подумать, что игра идет не по маленькой, в своей компании, а по большому счету, в игорном притоне у О’Хейера. Маггио снял еще несколько конов, и всякий раз его выигрыш сопровождался отборной руганью Блюма.

— Да замолчи ты, черт бы тебя побрал! — не выдержал Зусман. — Мне стыдно из-за тебя, что я еврей.

— Неужели? — огрызнулся Блюм. — Стыдишься, что ты еврей? Неужели это хуже, чем быть вонючим ит… мексиканцем, например?

— Ему действительно нечего стыдиться, — проговорил Маггио. — Он еврей, но не жид. На меня не сдавай, — продолжал он, — я уже выиграл достаточно. Пойду к О’Хейеру и попробую сорвать там банк.

— Э, нет, минуточку, — воскликнул Блюм, вскакивая на ноги. — С выигрышем нельзя уходить.

— А что ж ты думаешь, я буду уходить с проигрышем? Интересно, где это тебя обучали играть в карты? Ты, наверное, играл только с мамой и бабушкой?

— Ты не смеешь уйти с выигрышем и унести его к О’Хейеру.

— Смею или не смею, но уйду, — спокойно ответил Маггио.

Блюм повернулся к игрокам.

— Вы что же, ребята, отпустите его? Он ведь и ваши деньги понесет туда.

— А для чего, по-твоему, мы начали играть? — спросил его Прю. — Что ж ты думаешь, мы сели играть просто так, для забавы? По-твоему выходит, что каждый, кто выигрывает, обязан спустить деньги обратно? Каждый садится играть, чтобы выиграть, пойти к О’Хейеру и выиграть еще больше. Ты что, маленький ребенок и не понимаешь этого, что ли?

— Ах, так! — угрожающе воскликнул Блюм. — Вы что здесь, сговорились с этим грязным итальяшкой? Я проиграл два доллара. Порядочные люди не уходят с выигрышем. Я думал, что ты настоящий солдат, Прю, даже после того, как ребята сказали мне, что ты отказался драться на ринге. Я сказал им, что ты настоящий солдат, хотя они все говорили, что ты трус. Теперь я вижу, что ошибся.

Прю не спеша положил несколько оставшихся монеток в карман и поднялся на ноги. Как бы готовясь к бою на ринге, он расслабил руки, сжал плотно губы и прищурил глаза.

— Слушай-ка, ты, ублюдок, — сказал он ледяным тоном. — Ты при мне лучше не тявкай, а то я живо заткну твою поганую глотку. И для этого нам вовсе не придется идти на ринг, и мне не понадобятся ни стул, ни нож.

— Ну что ж, я готов, в любую минуту, — заносчиво ответил Блюм, отступая на один шаг, и начал вытаскивать рубашку из-под пояса брюк.

— И уж если я начну, — гневно продолжал Прю, — то времени на то, чтобы снять рубашку, у тебя не останется.

— Пока это только громкие слова, — сказал Блюм, продолжая снимать рубашку.