— Хорошо, — сдался Пашков. — Но, честно говоря, как-то неловко. Сначала напросился, а потом еще и ночевать остался. Вроде того что «тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, что переночевать негде».

— Не говори глупостей, — парировал Большаков. — Тогда на кой ляд мы такую домину отгрохали, если не можем друзей приютить? Никакой неловкости быть не может. Ты нас не стеснишь. Мы тебя не то что не услышим, но и не увидим. То есть я хочу сказать, — поправился Большаков, — что места всем хватит и в твоей комнате все удобства. Да что я тебе рассказываю — сам знаешь. Так что живи сколько хочешь. Нам только приятно будет. Может, напишешь тут что-нибудь стоящее, и тогда мы еще хвалиться будем, что такой знаменитый писатель создал у нас дома свое нетленное произведение.

Это был явный перебор. Жена бросила на мужа короткий удивленный взгляд. С чего бы это он так заливается? Редкое, можно сказать, уникальное зрелище. Неужто так расчувствовался от дарственной надписи? Пока гость рдел и отнекивался от чересчур лестных характеристик, она извинилась и пошла в кухню, сославшись на дела.

Большаков снова разлил водку по рюмкам.

— Знаешь, за что я хочу выпить?

— Я бы выпил за хозяйку, — быстро вставил Пашков, уходя от опасной темы, приближение которой он почувствовал.

— Это еще успеем. За дружбу! Вот так! — со значением — заключил Большаков, чокнулся и залпом выпил. — Пойдем на улицу. Покурим, охолодимся.

Отказываться было неловко. Тем более что Пашков понял — от разговора не уйти. Так уж лучше сейчас, а не часом позже, когда выпитое и съеденное заставит потерять часть контроля над собой.

Накинув куртки, они вышли на крыльцо и закурили, между затяжками с удовольствием вдыхая холодный загородный воздух, замешенный на запахах хвои и снежной свежести.

— Виталий… Скажи мне честно: это ты? — наконец спросил Большаков.

— В каком смысле?

— Ну… Я про Аслана.

— А-а, — как будто сообразив, о чем идет речь, протянул тот, поправляя очки и щурясь на опускающееся к горизонту зимнее солнце. Вид у него при этом был простоватый и по-интеллигентски беспомощный. — Да ты сам подумай… Просто увидел заметку и решил тебе показать.

— Не крути. Не ври мне, а? — почти просяще проговорил Большаков.

— Ну ладно, допустим, что это так. Отчасти. Что это дает?

— Это много чего дает, — разом воодушевился хозяин. — Во-первых, я тебе благодарен. Очень благодарен. Правда. Во-вторых…

— Достаточно и «во-первых», — несколько грубовато прервал гость, щелчком отправляя окурок в стоявшую у крыльца урну, сделанную в форме вазы. — А во-вторых, говорить об этом никому не надо. Совсем никому. — Эти слова прозвучали как угроза. Пашков понял это. — Из одной догадки рождается слух, из слуха сплетня, из сплетни мнение, а там — и до репутации рукой подать. Зачем это нам надо?

— Не надо, Виталий. Мне догадок не надо. Я хочу точно знать.

— Зачем?

— Чтобы знать, за кого свечку ставить. Ты знаешь — я человек неверующий. То есть не церковный. Но за человека, который отомстил за моего брата, свечку поставлю.

— Ну… Насколько я понимаю, — осторожно начал Пашков, — то, что произошло, вряд ли под силу одному человеку.

— Может быть, — упрямо мотнул головой Большаков. — Но исполнители — это одно. Голова — совсем другое. Кстати, я готов хорошо отблагодарить всех. Я человек не бедный. Кстати, ты меня извини за подачки. Я, честно говоря, и подумать не мог…

— За что ты извиняешься? Все в порядке. Ты от чистого сердца помог бедному писателю и даже обставил все так, что мне не нужно было унижаться. Так что наоборот. Это я должен благодарить.

— Скажи, сколько я должен. Это, как я понимаю, потребовало немалых трудов. И затрат тоже.

Пашков повернулся и в упор посмотрел на Большакова.

— А как я понимаю, — медленно проговорил он, — это тебе еще остались должны. Пошли в дом. Холодно.

Большаков понял. Вспомнил и понял. Он вспомнил, зачем Аслан с упорной периодичностью летал на Украину. Вспомнил, какой груз он возил. Так что о премии можно больше не говорить. Исполнители дерзкой акции ее уже получили.

На следующее утро, когда Большаков сам лично отвез своего гостя в Москву, тот, выходя из машины положил на сиденье небольшой полиэтиленовый пакет и, прощально махнув рукой, пошел в сторону станции метро. Когда Большаков пакет вскрыл, то едва не задохнулся. Это были сделанные поляроидом снимки. На каждом из них был Аслан. Мертвый. В этом не могло быть сомнений. Одноклассник его покойного брата сделал ему новогодний подарок.