Глеб, это похоже на арию Каварадосси (стр. 64). – Ирина имеет в виду арию из оперы Дж. Пуччини «Тоска» (1900), которую поет приговоренный к смерти художник, заключенный в римском замке Св. Ангела. Ария Каварадосси появляется также в густо-аллегорическом Эпилоге первом пьесы Аксенова «Всегда в продаже» (1965). Там ее пытается исполнять Старое Радио – символ культуры, подавленной тоталитаризмом.

Тут словно лопнула струна, и звук, таинственный и прекрасный, печальным лебедем тихо поплыл в небеса (стр. 66). – Кульминационный момент ЗБ ознаменован цитатой из чеховского «Вишневого сада». Во втором акте, согласно авторской ремарке, «вдруг раздается отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный» [16] . Звук этот (повторяющийся и в финале пьесы) слышен всем героям, собравшимся в поле, и эмоционально их объединяет. Лирическое настроение в конце аксеновской повести сродни настроению комедии Чехова. Как и во втором акте пьесы, действие повести развертывается посреди «благодатных полей», в удалении от коррумпированной цивилизации. Героям ЗБ, слившимся в единую семью, предстоит расставание – как друг с другом, так и с символической бочкотарой, с которой они все сроднились, как чеховские герои со своей не менее многозначной усадьбой. Как и в чеховском последнем акте, в финале ЗБ происходит примирение «враждующих сторон» (Трофимова с Лопахиным, Моченкина с его спутниками).

Реминисценции из «Вишневого сада» сильны также в пьесе Аксенова «Цапля» (см. Вводную заметку, с. 6).

А яйцами можно, милок? – пискнула Степанида Ефимовна (стр. 66). – Шутка основана на литературной традиции, согласно которой допотопные старушки производят свои платежи натурой, обычно яйцами. В рассказе Тэффи «Взятка» (1913) такая старушка пытается подкупить судью, чтобы тот решил в ее пользу дело: «Яичек десяточек тебе принесла. И шито-крыто, и концы в воду, и никто не видал» (Тэффи 2000: 177).

Бородкин-младший, Виктор Ильич, никого не смущаясь, влез на колесо и поцеловал теплую щечку бочкотары. Володя Телескопов, хлюпая носом, целовал решетку <…> и все человечество (стр. 66–67). – О влезании Бородкина на колесо машины см. примечание к стр. 61. Примирение, взаимное прощение, добровольный отказ отрицательных персонажей от своих дурных привычек и от преследования положительных героев (отмена заключения и штрафа для Володи) происходят под знаком и под воздействием утильсырьевой бочкотары – разрешение сюжета, подобное утопическому финалу «Цапли», где «мало значащая» [17] птица, до этого презираемая и гонимая, вырастает в символ, объединяющий под своим крылом всех героев – добрых и злых. «Никого не смущаясь <…> поцеловал» – ср. этот штамп и параллели к нему в примечании к стр. 14.

В одном из окон стоял с сигарой приятный господин в пунцовом жилете… [и до слов: И так исчез из наших глаз загадочный пассажир, подхваченный экспрессом] (стр. 69). – Загадочный господин, для каждого из героев принимающий свой особенный облик, имеет типологические параллели в сказочно-демонологических повествованиях, где дьявол и его помощники (или какие-то иные волшебные существа) по-разному представляются разным наблюдателям. Элементы этого мотива мы находим в «Мастере и Маргарите»: «С котами [нельзя], вы говорите? А где же вы видите кота?» (глава 28, в торгсине). В романе Пьера Бенуа (1886–1962) «Прокаженный король» (три русских перевода – 1927; действие в колониальном Индокитае) королевскую охоту на кабана прерывает человек, как бы вырастающий из-под земли: «Те, то были очевидцами этой сцены, долго потом спорили о том, кто был этот человек. Одни говорили, что это был отшельник, другие, что простой нищий. Не сходились во мнениях относительно его возраста. Но все в один голос говорили, что он был прокаженный» (глава 3; Бенуа 1927: 109). Столь же двусмысленные фигуры дефилируют перед провинциальными обывателями в когда-то довольно известной повести Чарльза Г. Финни (1905–1984) «Цирк доктора Лао» (1935). Когда этот «воландовский» по своей природе цирк едет по улицам городка, среди зрителей разгораются споры о том, кто сидит в одной из клеток, человек или медведь? Наконец, в «Ожоге» самого Аксенова есть сцена, где трое обвиняемых в нарсуде спорят о личности судьи:

Частота подобных персонажей, то расщепляющихся на ряд ипостасей, то сливающихся в одну персону, является, как мы знаем, отличительной чертой аксеновской поэтики («Ожог», ЗБ и др.; см. Вводную заметку, а также примечания к стр. 51–53 [3-й сон Вадима], стр. 54–55 [сон Степаниды] и к ряду других мест ЗБ). Это характерный для Аксенова разоблачительный прием «срывания масок» и выявления инвариантности, «массовидности» человеческой натуры за обманчивым разнообразием внешних форм.

Сны героев ЗБ – отдельная сфера внутри повести, самостоятельный поэтический мир, имеющий имманентные структурные признаки. Сновидение избирает и наделяет неожиданной эмоциональной пронзительностью подсознательные мотивы – в том числе и такие, которые в дневной жизни приглушены, не считаются существенными, задвинуты на дальний план множеством более актуальных практических дел. Предметы в снах деформируются и сочетаются по своим собственным законам. Последние в ЗБ отчасти пересекаются с фрейдовскими принципами построения снов, но отнюдь не сводятся к ним одним. Отметим черты, общие для всех трех серий снов ЗБ.

(1) Сны – сфера символов и гипербол. Непременный момент всех снов – конфронтация героя, часто неоднократная, с непропорционально большими единичными предметами/существами, в которых материализованы либо какие-то важные моменты биографии героя, либо занимающие его проблемы, интересы, одержимости и фобии, либо лица, играющие большую роль в его жизни. Вспомним знаменитого монархиста Хворобьева из романа Ильфа и Петрова, которому снились, среди многого другого, членские взносы и огромная профсоюзная книжка («Золотой теленок», главы 8, 14). Сны персонажей ЗБ – это мир укрупненных образов-символов par excellence. Такими мегаобъектами являются, например, щенок величиной с корову и колоссальная фигура Хунты (1-й сон Дрожжинина), огромный клубень (1-й сон Моченкина), непомерно большие руки бабушки (1-й сон Селезневой), станок высотой в гору, гигантская Серафима на санном прицепе и «футбол[ьный мяч] здоровенный, как бы с ВДНХ» (1-й сон Телескопова), «внушительная стрекоза», которую пилот Ваня хватает за хвост в полете (сон Кулаченко), Серафима величиной с доменную печь (2-й сон Телескопова), гигантское пальто и огромный баран (2-й сон Моченкина), букет экзаменационных билетов (3-й сон Селезневой), «Лженаука огромного роста» (3-й сон Шустикова), огромные Физика и Химия (3-й сон Телескопова), шагающая посреди поля Характеристика (3-й сон Моченкина), рогатый «жук фотоплексирус-батюшка», которого Хороший Человек ведет за ручку (сон Степаниды). Там, где «многотысячная толпа присела на корточки в тени агавы и кактуса», где Володю бросают в огород под капусту и где Серафима и Сильвия сидят под тюльпаном (1-й сон Дрожжинина, 2-й и 3-й сны Телескопова), читателю предоставляется самому решать, что имеется в виду – исполинские растения или люди, низведенные до размера лилипутов.

Кроме укрупненных предметов, воплощающих страхи и чаяния героев, в снах встречаются и другие операции, придающие метафорам дополнительную эмфазу, как например, буквализация последних: Ирина копает лопатой яму для своих сокровищ, Володя вынимает из кармана тарифную сетку, а затем маленькую ложь и др. (1-й сон Селезневой, 2-й сон Телескопова).

(2) Большинство снов, по крайней мере в одной своей части, развертывается на фоне широких открытых пространств на глазах больших коллективов людей, часто в активном взаимодействии с ними. Герой вырывается за узкие пределы своей одолеваемой тревогой и сомнениями личной сферы, получает способность сверхъестественно быстро передвигаться в пространстве, летать [18] ; вообще приобретает значительно большую, чем наяву, подвижность и в одиночку противостоит огромному загадочному, а порой и угрожающему миру. Другими словами, герой во сне неимоверно вырастает в собственных глазах, начиная ощущать свою личную ситуацию как имеющую общечеловеческое измерение. Эта пространственная масштабность, космичность и «соборность» происходящего с героем – не что иное, как продолжение упомянутой выше поэтики гипербол; при этом, как и мегапредметы, состав наблюдающей и соучаствующей толпы репрезентирует заботы и интересы спящего. Многотысячная масса «простых халигалийцев» внимает речам Вадима Афанасьевича (1-й сон Дрожжинина). Глеб стремительно перемещается из среды в среду, с высоты парашютного прыжка ему открывается полный сбор его знакомых девушек (1-й сон Шустикова). Заявления старика Моченкина рассматриваются авторитетной комиссией на открытом собрании в большой «двухсветной зале» (1-й сон Моченкина). Перед Ириной карнавалом дефилируют все ее знакомые мужчины, а с неба спускаются на нее, как опахала, «польские журналы всех стран» (1-й сон Селезневой). Володе видится сначала едущий (предположительно по полю) трактор с огромной Серафимой на прицепе, а затем футбольное поле с тысячами болельщиков (1-й сон Телескопова). Пилот Ваня летит над земными просторами, приветствуя «борющиеся народы Океании», принимая сигналы «со всех станций слежения» и беседуя с ангелами (сон Кулаченко). Володя позорно на глазах приглашенных изгоняется с праздника Серафимы (2-й сон Телескопова). Вадим летает по крышам и трубам Халигалии, посещая знакомых красавиц и разгоняя соперников; «скрипят рамы, повсюду открываются окна, повсюду они – прекрасные женщины Халигалии» (2-й сон Дрожжинина). Пальто для старика Моченкина строит «вся большая наша страна», огромные пальто и угрожающий баран возвышаются над широкими полями и рощами (2-й сон Моченкина). Ирина, окруженная своими поклонниками и преследователями, несется в вихре танца на колоссальном балу (3-й сон Селезневой). Глеб участвует в массовом соревновании, а затем борьба развертывается на аллеях парка культуры и отдыха (3-й сон Шустикова). Явившийся на ипподром Володя становится центром внимания зрителей; затем Володя с другом в виде лошадей скачут мимо знакомых мест и лиц, пролетая сквозь сонмы ангелов (3-й сон Телескопова). Вадим Афанасьевич вместе с двумя другими «патронами» Халигалии решает судьбу любимой страны на своеобразной всемирной конференции (3-й сон Дрожжинина). Погоня за моченкинской Характеристикой происходит на фоне полей, рек и оврагов (3-й сон Моченкина). Лаборант Степанида Ефимовна бродит посреди таинственного сказочного пейзажа, окруженная демоническими существами: «кочет кычет, сыч хрючет, игрец регочет» (сон Степаниды).