В общем, называйте как хотите: предположения, подозрения, свидетельства, стечение обстоятельств… Я рассказал вам все, что знаю сам. Теперь вам известно об этом деле ровно столько же, сколько мне. Вот и попробуйте в нем разобраться!

Впрочем, честность требует от меня признаться, что одну вещь я от вас утаил. Правда, это не столько факт, сколько некое ощущение. Мне очень трудно его описать — гораздо труднее, чем свои изыскания на горе Мон-Террибль или разговор с тем или иным свидетелем. Откровенно говоря, я уже постепенно склонялся к мнению, что все имеющиеся в деле улики — браслет, могила, купленная на Большом базаре детская одежда и прочее, — не стоили и ломаного гроша. Не больше, чем цвет глаз или музыкальные способности.

Истину следовало искать в совсем другом месте. В области чувств. Если точнее, в области человеческих взаимоотношений.

Я имею в виду отношения Марка и Эмили.

Полагаю, настало время подробнее остановиться на этой странной теме. Бедные дети, они оказались неспособны к сопротивлению! Жизнь все решила за них.

Николь, как бы она ни старалась, была от этого слишком далека. Я имею в виду, далека от Марка и Эмили. Изнуряющая работа — днем и ночью, без выходных. Бытовые заботы. Разница в возрасте. Марк и Эмили росли без матери. Без отца. И даже без дедушки. Ничего удивительного, что они так сблизились. Две одинаково белокурые головки. Два ангельских личика — хоть сейчас снимай для рекламы. И в то же время они были такими разными…

Ладно, перехожу к делу. Я знаю, что Лили с Марком прочтут эти строки. Поэтому я должен быть на высоте. Впрочем, когда это случится, меня уже не будет…

Марк… Голубые глаза и мечтательный взгляд, словно бы стремящийся проникнуть за горизонт времени и окунуться в тот золотой век, когда на морских просторах хозяйничали дьеппские пираты. Казалось, его манили к себе какие-то неведомые сирены… Вместе с тем это было ошибочное впечатление. Просто Марк очень любил свой квартал и свой дом. Друзей, бабушку. Но больше всех — Эмили.

Марк любил все то, что его окружало, и эта любовь, накапливаясь с годами, становилась все сильнее и щедрее. Это была такая, э-э, очень домашняя любовь. Марк был скромным парнем. Пожалуй, даже робким. Сдержанным и немногословным.

Я бы сказал, он был кумиром белошвеек — если под белошвейками понимать старшеклассниц Дьеппа. В том числе и потому, что не обращал на них никакого внимания. С той поры как я его узнал и как добросовестный следователь стал за ним наблюдать, Марк демонстрировал безоглядную преданность Эмили. Он заменял ей брата, отца и деда одновременно. Служил ей защитным экраном. Громоотводом. Зонтиком.

И в этой роли он чувствовал себя счастливым.

Малышка Эмили в долгу не оставалась. В ее присутствии оживало все. Все, к чему бы она ни прикасалась, начинало играть новыми красками. Невероятно красивая, особенно на том мрачном фоне, что окружал ее в повседневной жизни: закрытые заводы, кирпичные стены, водосточные канавы… Ее красота перекликалась с закатами на морском берегу, осенним лесом в Арке и радугой, встававшей над утесами.

Она была похожа на яркую бабочку, случайно залетевшую в темную комнату. Или, если угодно, на стрекозу…

Благодаря Эмили тесный домишко Витралей казался вдвое, вдесятеро просторнее. Она наполняла его музыкой. Мелодии Шопена и Сати делали его воздушным и невесомым, заставляя воспарять над скучной землей и, глядя на нее сверху, заливаться серебристым смехом.

В минуту грусти спасением Эмили была музыка.

Легкокрылая бабочка.

Одинокая бабочка, не сознающая своей красоты. Эмили никогда не задавалась и не корчила из себя неземное создание. Она с удовольствием ходила болеть за Марка на стадион «Морис-Тумир» и, когда тому удавалось ловким приемом схватить соперника за ноги, оглашала трибуну восторженным воплем. Обувшись в кроссовки, она отправлялась на десятикилометровую пробежку по одному и тому же маршруту — Дьепп — Пурвиль — Варанжвиль — Пюи. Шесть долин и пятисотметровый перепад высоты.

Она, подобно солнцу, освещала этот город. Признаюсь, я тоже таял под ее лучами.

Кредюля-дедуля.

Казалось, едва не погибнув в трехмесячном возрасте, она научилась ценить жизнь и не собиралась терять даром ни крошки. А как она гордилась своим Марком! Своим защитником. Своим белокурым ангелом-хранителем…

Марк и Эмили очень рано поняли, что никакие они не брат и сестра. Ненастоящие. Не такие, как другие. Тайна, тщательно сберегаемая Николь, выплыла наружу случайно, на школьной перемене, когда первоклашки высыпали во двор. Родители напрасно думают, что дети ничего не слышат. Они все слышат и повторяют. Перевирая в меру своего понимания.

Малышня из школы Поля Ланжевена придумала такую игру. Дети гонялись за Эмили, раскинув руки и наклонив голову, издавая звуки, напоминающие рокот самолета. Подбежав поближе, они принимались вертеться на месте и наконец падали на землю возле ее ног. Эта игра очень скоро стала в школе Поля Ланжевена любимым развлечением ребятни — рухнуть на гудрон и притвориться мертвым.

Марк, со своей стороны, неизменно брал на себя роль истребителя. Возвышаясь над младшеклассниками на несколько сантиметров, он Кинг-Конгом набрасывался на тех из них, до кого мог дотянуться, и сурово наказывал. Но он был один, а озорников — много.