Они купили дом в Оксфорде: чудесный особняк на окраине города. Кит хотел жить в городе, однако Клементайн заявила, что им нужен более просторный дом и обязательно с садом.

– Я хочу, чтобы у нас было много детей, а им понадобится много пространства.

Услышав это, Кит поморщился:

– А как насчет моего мнения? Ты меня спросила, хочу ли я много детей?

– Если ты не хочешь большую семью, тогда я вообще не пойду за тебя, – вполне серьезно ответила Клементайн.

Их грядущий переезд немного огорчал Себастьяна, но он так радовался выздоровлению Селии и ее примирению с Китом, что это значительно перевешивало его огорчения.

Радовало Себастьяна и то, что местом своего окончательного выздоровления Селия избрала дом на Чейни-уок.

– Если бы не твое критическое состояние, он бы до сих пор дулся, – сказал ей Себастьян. – Как приятно сидеть здесь, а не в доме Банни. И теплее, и уютнее.

– Согласна. У меня сейчас голова занята исключительно их свадьбой. Правда, я обещала Клементайн ни во что не вмешиваться. Хотя, если честно, этот хор – «Устами, сердцем, нашими делами» [14] – слишком уж банально. Да и свадебный букет роз в руках невесты – тоже. Еще куда ни шло в руках подружек невесты. Как ты думаешь? И почему они решили устраивать прием в «Браунс»? Совершенно обезличенное место! Поскольку родители Клементайн умерли, все можно было бы устроить здесь. Ну чем им не нравится Чейни-уок?

– Селия! – одернул ее Себастьян. – Если ты не перестанешь лезть со своим мнением, то можешь снова лишиться приглашения. Это их свадьба. Пусть устраивают ее так, как хотят.

– Ты прав, – согласилась она.

Себастьян удивленно посмотрел на нее. Если Селия так легко соглашается, значит еще слишком слаба после болезни.

Дженна сидела, обхватив руками колени, и смотрела на Кэти. Внешне та ничуть не изменилась. Но на самом деле очень даже изменилась.

Кэти взяла с нее обещание никому не рассказывать. Дженна пообещала и узнала, что Кэти лишилась невинности и теперь спит с садовником.

Как Кэти могла на это решиться? И с кем? С садовником. Дженне он казался весьма грубым типом. К тому же он уже старый: ему почти тридцать лет. Во всяком случае, никак не меньше двадцати пяти. Скользкий он какой-то, подозрительный. Однако Кэти утверждала, что садовник очень сексуален.

И все равно у Дженны это не укладывалось в голове. Если бы к ней приехал сам Марлон Брандо – на мотоцикле, в кожаной куртке – и встал бы перед ней на одно колено, она бы и тогда не стала рисковать своим будущим, как Кэти. Нет уж, пускай ждет. Жизнь с ее трудностями, в которых нужно разбираться, куда важнее удовлетворения определенных телесных потребностей. Дженна, как ни пыталась, так и не могла вообразить себе эти потребности, но знала, что не согласилась бы лечь в постель даже с каким-нибудь необыкновенным красавцем. И потом, как-то все это… странно происходит. Что, разве не так? Вот целоваться – это замечательно. Летом она целовалась с мальчишками по-взрослому, когда просовываешь свой язык ему в рот, а он тебе – свой. Вот только с Тони Хардманом она не стала целоваться: у того изо рта воняло и сам он весь в прыщах. Но когда тебе в известное место парень засовывает свой пенис – нет уж, спасибочки. Может потом, в будущем, если она по-настоящему кого-то полюбит. Мать ей говорила: в этом-то вся и разница. Но Кэти точно не любит садовника. Его просто нельзя любить.

Не сразу, а очень, очень медленно ее симпатии к Кэти начали уменьшаться. На это Дженне понадобилось много времени. Охлаждение к лучшей подруге, а с недавних пор сводной сестре, ее угнетало. Дженна думала, что потом все наладится и будет как прежде. Им с Кэти нужно просто откровенно поговорить. Однако разговора не получалось. Кэти теперь все больше молчала, а говорила лишь о парнях, косметике и эстрадных певцах. Она стала неважно учиться. Природа не обделила Кэти умом, но наградила изрядной ленью. Дженне тоже не любила делать уроки, но делала. А Кэти увиливала, находила причины, говорила, что неважно себя чувствует, и просто списывала домашние задания у других девчонок, включая и Дженну. Дженне это очень не нравилось. Возможно, она жадничала, но ей становилось обидно. Она целых два часа ухлопала на сочинение, написав его сама. Это было ее творчеством. Почему она должна позволять Кэти слизывать оттуда лучшие куски, затратив на все двадцать минут?

Пару раз она так и сказала Кэти. Та обозвала ее жадиной и эгоисткой.

– Ну что я могу поделать, если я не такая умная, как ты? – ныла Кэти. – Где бы помочь мне, а ты мелешь всякую чушь.

– Кэти, не прибедняйся. Умом ты не обижена. Просто ничего не любишь делать сама.

– Вы только послушайте эту мисс Совершенство! Рассуждаешь как наши зануды-учителя. Вот уж не думала, что Дженна Эллиотт будет читать мне мораль. Что это на тебя нашло? Берешь пример со своей матери? Научилась говорить ее словами. Барти вечно долдонит о важности и чудесах усердной работы.

– На меня ничего не нашло, – твердо возразила Дженна. – И не смей так говорить о моей маме.

– Что, правда не нравится? Или сама не слышала от нее: «Ты занималась музыкой? Ты прибрала у себя в комнате? Ты прочитала эту замечательную книгу?» Уши вянут!

– Заткнись! – бросила ей Дженна и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

– Боже мой! – стенала Иззи. – Боже мой! Ник, что мне теперь делать? Отец прислал письмо. Просит приехать на Рождество в Лондон. Я же не могу. Я никак не могу.

– Почему не можешь, дорогая?

– Ты же знаешь. Вы оба знаете.

Мальчики невольно стали ее наперсниками. В ту, самую первую жуткую неделю, устав гадать о причинах ее постоянной слезливости, они забеспокоились. Мало того, что ее уныние отражалось и на их настроении. Гораздо хуже было то, что Иззи не могла работать.

– Иззи, мы рассчитываем на тебя. И потом, ты же являешься партнером нашей фирмы. Если фирма рухнет, плохо будет и тебе, и нам тоже. Ты же не хочешь, чтобы так случилось?