– Что скажешь?

– Что добровольно вступлю в Красную армию! – усмехнулся старик. – Правда, командиры сказали, что возраст у меня не тот… Но я на спор предложил пострелять по банкам – и на триста шагов промаху не дал!

– Да ты орел, Игнат Михалыч! – похвалил я, вспомнив, как в перестрелке у дороги дед методично валил вражеских пулеметчиков. – Так все-таки взяли тебя?

– Взяли! – довольно кивнул Игнат. – Правда, приписали к комендантскому взводу, но лиха беда начало!

– Я надеюсь, ты не стал говорить, что твое крайнее звание было…

– Ну, что ты, Игорь, я же не дурак! – усмехнулся старик. – Назвался Игнатом Пасько, колхозником. Тем более что документы у меня именно на это имя. И я надеюсь, что и ты…

– Заметано, Игнат Михалыч! – серьезно произнес я. – Начинай служить с чистого листа!

– Ага! – успокоился старик. – Я как раз шел к старшине, на довольствие вставать. Да вот увидел по пути палатки санитарные и решил тебя навестить. Говорят, германцы госпиталь разбомбили?

– Прямо по красным крестам целились, суки! – ответил я. – А после немецкие диверсанты зачистку устроили! Мне второй раз близким разрывом досталось, а Володю Петрова, ну, того старшину, что разведчиками командовал, – насмерть!

– Жаль, хороший был парень! – искренне сказал Павленко. – И командир славный!

– Мы в одной палате лежали. Немецкие диверсанты из коридора гранату кинули. Володя ее собой накрыл, – медленно, почти по слогам, проговорил я, еще раз переживая смерть человека, так и не успевшего, к сожалению, стать мне другом.

– Вот как! – удивленно сказал Павленко и надолго замолчал, погрузившись в раздумья. Видимо, такая самоотверженность современных советских людей никак не укладывалась в голове бывшего белогвардейца.

– Все хочу тебя спросить, Игнат Михалыч… О чем ты тогда ночью со старостой беседовал? – поинтересовался я. – Что он тебе перед смертью рассказать успел?

– Ну, как тебе сказать, Игорь… – вышел из транса старик. – Ты парень, конечно, умный, но тут даже и не знаю, поймешь ли…

– Ты начни, а дальше я сам разберусь, – поощряюще улыбнулся я. – Если какие слова сложные будут, выше моего скромного понимания, то я не поленюсь – переспрошу!

– Не юродствуй, Игорь, не обманешь, – вернул улыбку старик. – Сомневаюсь я, что знаю такие слова, что тебе сложными покажутся! Ну, слушай, раз спросил: в двадцатых годах воевал я не за Учредительное собрание и не за царя-батюшку, а за свободу моей родной Украйны!

– За свободу без жидов и москалей? – не удержавшись, подъебнул я.

– Всё-то ты знаешь, Игорь, словно не юнец, а зрелый мужчина, – озадаченно покачал головой Игнат. – Не так прямолинейно, конечно, но в принципе как-то так… И в конце концов довоевался – попал на захваченную ляхами территорию. Которые нас, украинцев, ненавидели почище, чем мы тех самых жидов с москалями. Вообще за людей не держали, считая всех поголовно потомками своих холопов!

– Закономерный финал, не находишь? – хмыкнул я.

– Да, ты прав! – с горечью ответил старик. – Вполне закономерный… Так вот Панас-то вроде как под теми же лозунгами с Запада вернулся. Вот я и решил его поспрашивать – с чего бы это германцы так расщедрились? Но староста, хоть и пыжился, сучонок, только мои догадки подтвердил – используют их немцы в войне с Совдепией, как изделие месье Кондома, а потом выбросят за ненадобностью. Не будет никакой свободной Украины! Не позволят германцы своим холуям самостоятельно заправлять.

– Ну, наконец-то понял! – похвалил я. – В общем, поздравляю тебя со вступлением в ряды доблестной Рабоче-крестьянской Красной армии!

– Спасибо! – хмыкнул Игнат, но вдруг наклонился и крепко пожал мне руку: – Спасибо, Игорь! Засиделся я с тобой, пойду на довольствие встану. После обеда еще зайду, если время свободное будет.

– Удачи, Игнат Михалыч!

Старик ушел, и я снова остался один. Впрочем, в палатке присутствовали другие раненые, но пообщаться с ними я не мог. Да и они, судя по хриплому дыханию и стонам, не горели желанием. Поворочавшись на жестком ложе около часа, я почувствовал желание отлить и попытался встать, рассудив, что не стоит отвлекать от более важных дел младший медперсонал, которому и без того досталось.

Кряхтя от боли, я перекатился со спины на живот и стал медленно приподниматься. Через полчаса я уже твердо стоял на карачках. Правда, далось мне это огромным напряжением сил – перед глазами плавали красные круги, а нательную рубаху можно было выжимать. Нечего было и думать о том, чтобы самостоятельно справить малую нужду, если только не писать прямо под себя. На этой славной мысли я и завис – сил для дальнейшего подъема уже не было, а отдавать таким трудом завоеванный «плацдарм» я не хотел. В таком состоянии меня и застали Барский и Зеленецкий.