Вдобавок свекровь если не холодна с невесткой была, то и не тепла – точно. Всю посуду расставляла по-своему, печку пыталась топить собственными методами, готовила по личным рецептам. Хорошо, не читала Гале нравоучений – если разногласие меж ними возникало, просто поджимала губы и замыкалась.

Словом, если учесть все неприятности, скопившиеся вокруг, то станет понятно, что Галя чувствовала одно: как ей все опротивело! И беременность – никакого радостного предвкушения, только тяжесть, боль и страх. И работа – когда она была училкой, то от школьников получала положительные эмоции: ребята ее подзаряжали, веселили, делали труд значительным. А тут, в ОКБ, сидишь, как червь, переводишь скучные американские журнальчики. И домик этот съемный надоел – с утра и с вечера приходится топить печку, иначе замерзнешь, и посуду мыть в тазу, в воде, нагретой на печи, – а от Владика помощи не дождешься, он все на работе пропадает. И муж, честно говоря, тоже надоел – да и не люб он. С утра до вечера на службе, а потом, как автомат, быстро-быстро рубает приготовленное и юркает в постель, пристает со своими ласками. А потом – сердится, не понимает, как ей плохо. И слова от него не дождешься, потому что мысли у него заняты только делом, а про него супруге не расскажешь: во-первых, секретность, во-вторых, что она понимает в траекториях небесных тел и космических аппаратов?..

Оставалось только мечтать о прошлом, когда она, легкая и свободная, как птица, в компании парней-парашютистов – вежливых, словно древние рыцари, – летала в вышине и наслаждалась молодостью, светом, небом, поклонением! А теперь – даже о будущем не получается ностальгировать, потому что куда денешься от новой жизни, которая у нее в животе пробует силы: ворочается, толкается, сучит ножками? Дитя скоро родится – и конец свободной, беззаботной жизни наступит навсегда. Вряд ли хотя бы разик с парашютом удастся снова прыгнуть, ведь все на дыбы встанут – и муж, и свекровь, и собственная мама, да и ребеночек наверняка не порадуется из-за того, что мама на аэродром вдруг засобирается! И, кстати, никакой обещанной радости, любви или умиления она по отношению к своему будущему чаду пока не испытывала. Может, она скверная, ужасная мать?

Как бы то ни было, грядущее виделось ей тоскливым, унылым и серым: стирать пеленки, варить мужу щи, топить печку. Никаких иллюзий по части собственной карьеры в ОКБ она не питала – да и какая там может быть карьера: стать начальницей отдела? Зачем? Чтобы не переводить самой, а раздавать переводы исполнителям? Чтобы штудировать совсекретные сводки «белого ТАССа» и обзоры смежников по ракетной тематике, а потом писать выжимки для ЭсПэ и прочего руководства? Иногда ей собственное положение казалось тупиком, из которого нет выхода. А сама она представлялась себе пленницей. И в плен ее взяло все на свете: съемный дачный домик с русской печью, увлеченный службой муж, будущий наследник, свекровь…

Вот и сегодня. Тридцать первого декабря у нее на душе всегда, сколько себя помнила – даже в войну! – царило радостное настроение, предвкушение чего-то нового, неожиданного, необыкновенного. Хотя бы – грядущих подарков. А сейчас – день как день, будний, серый, унылый. От «сабантуйчика» на работе, который устроили девочки в конце дня, она отвертелась: какая ей радость вместе с ними поздравляться, если даже выпить нельзя! Поехала срочно домой – доделать винегрет. Два основных блюда, которыми собирались отмечать празднество у Флоринского, поручались Иноземцевым: соорудить студень да винегрет. Спасибо, свекровь взяла на себя холодец – однако огромную кастрюлю винегрета предстояло нарезать Гале. Молодец она, что заранее сварила для коронного советского блюда овощи: свеклу, картошку и морковь.

Молодая женщина вернулась с работы около шести, привычно затопила печку. Зимой ее требовалось растапливать дважды в день, иначе тепло выдувалось. Никого дома не было: муж, видать, отмечал на работе; свекровь усвистала по магазинам – сегодня, в последний день года, торговля ради выполнения плана выбрасывала в продажу лучшие товары. Хозяйничать Гале пришлось одной – даже минут пятнадцати после прихода не полежала, хотя хотелось: спина болела и живот тянуло. Однако время поджимало, и Иноземцева бросилась резать вареные овощи.

Свекровь и муж явились одновременно, около восьми, на одной электричке, оказывается, ехали – она из Москвы, он подсел в Подлипках – и встретились на станции. Оба выглядели довольными, свеженькими. От Владика попахивало спиртным – отметили, значит, на работе. Свекровь явилась с покупками: Владику добыла китайскую рубашку-ковбойку, а Гале – платье. Сказала: «Это вам подарки к Новому году». Пришлось благодарить, целовать – а на сердце ком: она даже оценить платьишко не сможет, сейчас мерить – не налезет, как свекровь не понимает? Да и потом, если до рождения ждать: бывает, женщины расплываются, ни во что прежнее не влезают. А свекровь еще и подбодрила, ничего не скажешь: «Если вдруг поправишься после родов, ничего страшного, я сама тебе его расставлю». Супруг принес бутылку диковинного шампанского – французского. Сказал, что обязательно надо будет его сегодня у Флоринского выпить. Хотел рассказать историю, откуда оно у него взялось, – но женщины обе отмахнулись: не до баек теперь, до Нового года три с небольшим часа, а винегрет еще не готов!

Хвала всевышнему, свекровь была не из белоручек и немедленно бросилась Гале помогать. В четыре руки работа пошла веселее. Однако немедленно возник спор: добавлять ли лук? А зеленый горошек? И довольный Владик тут как тут, говорит: «Мама, мы возьмем тебя с собой. Я договорился с хозяином. Что ты одна здесь будешь сидеть? У нас ведь не то что телевизора, радиоприемника даже нет». – «Ну и прекрасно, побуду, отдохну, почитаю, выпью сама с собой». – «Нет-нет, я обо всем договорился, тем более хозяин – человек практически твоего возраста, да и остальные гости будут все свои».

– А кто, кстати, придет? – уцепилась за последнюю фразу Галя.

– Да наши все, из «ящика».

– Кудимовых не будет?

– Нет. Они ведь не наши.

После ужасного случая в квартире Старостиных – гибели Жанны – Иноземцевы больше ни разу не виделись ни с Виленом, ни с его молодой супругой Лерой. Отношений не выясняли, просто прекратили всяческое общение. И Галя, и Владик молчаливо полагали, что в смерти Спесивцевой повинна, если не прямо, то косвенно, эта семейка – Вилен и Лера.