Шрифт:
Это перекликалось с его старыми мыслями молодости писать так, «чтоб в коротких словах изъяснена была самая истина... дабы оные глубже запечатлевались в памяти».
Умудренный опытом, он понимал сейчас, что жить и думать так, как хочется, ему не дадут. Это запрещалось всем и каждому. Жить нужно было по-особому, умеючи, с хитрецой, думать... думать никому не запрещалось, но высказывать свои думы надо было также по-особому. Внешне они должны были быть смирны, как намеченная им будущая его жизнь, а внутренне так бунтарски пламенны, как недавняя его молодость, отошедшая в прошлое.
Летом следующего года Крылов приехал в Москву. Он возвращался в мир уже не тайно, как в последние годы — поглядеть и снова скрыться, а явно, открыто. Он избрал себе путь. Это был путь литератора. Он избрал себе роль — роль ленивого мудреца, которого как бы уже не волновали житейские страсти. Добровольной ссылке пришел конец. Начиналась вторая жизнь [25] .
3
ВТОРАЯ ЖИЗНЬ
Les vents me sont moins qu’ `a vous
redoutables;
Je plie, et ne romps pas.
25
В течение столетия биографы Крылова считали 1803, 1804, 1805 годы совершенно потерянными. О них писали: «Мы не знаем, где странствовал Крылов в 1803—1804 гг.» (Каллаш), ли же: «Что происходило с Крыловым в течение следующих затем двух лет — 1804 и 1805, — неизвестно» (Кеневич); другие обходили эти годы глухим молчанием (Плетнев, Гуковский); третьи выдумывали небылицы, относя к этому времени события ранних лет (Грот).
Установить факты почти полуторастолетней давности, разумеется нелегко, но автор этой книги столкнулся с одной ошибкой в комментариях Кеневича к письмам Л. А. Крылова, и эта ошибка послужила ключом к раскрытию загадки.
Комментируя письмо Л. А. от 6 марта 1803 года из Серпухова в Ригу, Кеневич сообщает, что в письме нет «ничего особенно интересного, кроме выражения никогда не исполнившейся (курсив всюду мой.— И. С.) надежды, что Иван Андреевич посетит брата» (Примечания к басням, 2-е издание, 1878 г., Материалы для биографии Крылова, стр. 352).
Пятнадцать лет спустя, 13 февраля 1818 года, Л. А. пишет: «Мы никогда не были столь долго в разлуке. Вот уже 12 с половиною лет, как мы с тобою расстались, а у нас никого больше родни нет» (там же, стр. 358). В письме от 21 января 1823 года он повторяет эту же дату (проверка! — И. С.): «В разлуке мы уже 17 1/2 лет» (стр. 371). В другом письме, от 24 июля 1820 года, Л. А. вспоминает о времени, когда И. А. был у него в полку: «Я... с малолетства научился повиноваться и всегда был начальниками любим, как ты и сам был свидетель, когда приехал ко мне в полк» (стр. 367).
Простой арифметический подсчет показывает, что разлука братьев падает на август 1805 года, после чего Крылов появляется в Москве (данные биографов в этом совпадают: «летом», «осенью», «в конце года») и в дальнейшем уже не выходит из сферы их внимания. Таким образом, с очевидностью устанавливается ошибка Кеневича, уверенного в том, что братьям не удалось встретиться. И, судя по письмам, речь идет не о короткой встрече, а именно о продолжительном пребывании братьев вместе, вслед за чем наступила длительная разлука; братья больше уже не встречались. Поэтому можно утверждать, что до переезда в Москву И. А. жил у брата, полк которого — Орловский мушкетерский — после итальянского похода был расквартирован под Серпуховом, а затем в самом Серпухове (Материалы Московского отделения общего Архива главного штаба). В этом полку Л. А. прослужил после выхода из гвардии до марта 1808 года, совершив в 1806—1807 годах поход в Молдавию и Валахию (послужные списки Архива главного штаба).
Известно также, что в начале 1804 года в Москве в пользу артиста Сандунова была играна комедия «Пирог», до этого прошедшая в Петербурге в 1802 году. Кеневич пишет, что хотя комедия действительно была поставлена в это время, «но отсюда не следует, кажется (оговорка биографа примечательна. — И. С.), заключать, что сам автор должен был находиться в Москве» (примечание на стр. 313).
Именно из этого следует сделать единственно правильный вывод о пребывании в это время Крылова в Москве: с какой же стати крыловская пьеса вдруг — один только раз — ставится театром, да еще в пользу (в бенефис? — И. С.) Сандунова, с которым Крылова связывали тесные узы? Поэтому автор книги без опасения нарушить истину располагает события так, как они изложены в «Главе без заглавия».
...Не за себя я вихрей опасаюсь,
Хоть я и гнусь, но не ломаюсь.
Жизнь начиналась сызнова.
Крылов вернулся в Москву. Его приняли радушно. Он добивался свидания с Дмитриевым, встретился с ним, подружился.
Иван Иванович Дмитриев, замечательный поэт, превосходный переводчик басен Лафонтена, автор чувствительных романсов и песен [26] , друг и ближайший соратник Карамзина, почитал поэзию делом второстепенным. Сын родовитого симбирского помещика, располагавший широкими связями, Дмитриев готовился к более высокому, по его мнению, поприщу. Уживчивый характер
26
Одна из наиболее известных его песен «Стонет сизый голубочек», созданная в конце XVIII века, имела колоссальный успех и вызвала десятки подражаний.
и отсутствие твердых самостоятельных мнений позволяли ему «ладить» со всеми. Личное благополучие было для него дороже всего. С равным успехом он служил при Екатерине, Павле и Александре, получал чины, ордена и кончил карьеру министром юстиции. В год встречи с Крыловым Дмитриев прощался с литературой, собираясь к переезду в Петербург. Знаменитый поэт-баснописец — его называли русским Лафонтеном — ласково отнесся к своему младшему тезке (он был старше его лет на десять) и удивился: так не похож был скромный почтительный Иван Андреевич на занозистого редактора «Зрителя» и ядовитого автора «Почты духов»!
Беседуя с Дмитриевым, Крылов обмолвился, что, восхищенный переводами уважаемого Ивана Ивановича, он также пытался осилить Лафонтена и между делом, в свободное время, перевел две или три басенки. Дмитриев заинтересовался, особенно потому, что Крылов назвал басни, превосходно переведенные самим Дмитриевым. Такое соревнование с «русским Лафонтеном» походило на дерзость. Однако, ознакомившись с переводами Крылова, Дмитриев пришел в искренний восторг: басни, по его мнению, были хороши. «Вы нашли себя, — убеждал он Ивана Андреевича. — Это истинный ваш род. Продолжайте. Остановитесь на этом литературном жанре».
Дмитриев тут же отправил переводы в журнал «Московский зритель», и басни были напечатаны в начале 1806 года. Редакция журнала просила Крылова дать еще хотя бы одно стихотворение для следующего номера, а он уверял, что эта работа не доставляет ему удовольствия. Биографы Крылова настойчиво подчеркивают, что Дмитриев заставил его преодолеть отвращение к этому роду поэзии, Крылов дал еще одну басню. Кстати, и она также была уже переведена Дмитриевым.
Тремя этими баснями [27] открыл новую страницу второй своей жизни Иван Андреевич Крылов.
27
«Дуб и Трость», «Разборчивая невеста», «Старик и трое молодых».
Над первой басней он работал не один год. Это была все та же басня, которую он пытался перевести еще в детстве, — умная басня о могучем дубе и тонкой тростиночке. Дуб предлагал тростинке свое покровительство. Но налетела буря, вырвала могучее дерево с корнем, а тростиночка, припав к земле, уцелела. Быть может, кому-нибудь могло притти в голову, что Крылов публикует эту басню неспроста, что он теперь готов был вести себя, как тростинка в басне, покорно сгибаясь под бушующим ветром судьбы.
Но Иван Андреевич мало походил на покорную, гибкую тростиночку. К тому же басня была не оригинальной, а переводной и выражала как будто бы не свою, а чужую мысль. Однако басня была подчеркнуто подписана не псевдонимом «Нави Волырк», а полным именем автора.
Иван Иванович Дмитриев.
С портрета художника Тропинина.
Всякий мог думать о нем и о басне все, что угодно, и Крылов действительно не собирался как будто публиковать обличительные речи и злые сатиры. К чему? Можно обойтись и без обличительных речей. Да они ему и не к лицу. Ведь он только переводчик басен. Кто мог придраться к честному переводчику?