Он повозился с упрямой басней день-другой и отложил ее в сторону.

Француз-гувернер ставил Жана Крылова в пример своим питомцам. Но не все учителя были такими добрыми и внимательными. Другие смотрели на него небрежно, как на приблудного. Ведь они же не нанимались обучать этого паренька. В диктантах по русскому языку он хромал; его тетрадки подчеркнуто не проверялись. Это была первая детская обида, и мальчик глубоко затаил ее в себе.

А обиды умножались. Прелесть новизны, интерес к маленькому Крылову понемногу угасли. Взрослые давали ему понять, что он не ровня детям хозяина, что он им не товарищ, а существо низшее. Вначале его небрежно просили сделать то, принести это, сбегать за тем-то, потом стали приказывать. Он вынужден был выполнять приказания, которые больно ранили его самолюбие. Богатые и знатные указывали ему настоящее его место.

К этому времени подоспела и бумажка из казенного заведения: Иван Крылов определялся на службу подканцеляристом нижнего земского суда в Калязине, так как в Твери свободных мест не оказалось. Впрочем, это не играло никакой роли: ведь он не обязан был служить, а только числился, будто служит.

Андрей Прохорович с грустью глядел на сына, как будто предчувствуя, что недалек тот день, когда фиктивная его служба станет настоящей. Он чувствовал себя совсем больным, но перемогался, продолжая ходить в должность. Теперь он был нужен семье больше, чем год назад: она увеличилась — родился второй сын, Левушка. Едва Левушка начал ходить, как Андрей Прохорович слег и уже не поднялся. Он болел недолго и умер так же тихо и скромно, как и жил.

Зима 1778 года была тяжелой порой для Крыловых. Покойный не оставил после себя никакого наследства, кроме сундучка с книгами.

После смерти отца калязинского подканцеляриста «перевели» тем же чином в Тверской губернский магистрат. Объяснением перевода служило именно то обстоятельство, что молодой Крылов стал сейчас единственным кормильцем и опорой семьи. Но положение могло измениться лишь в том случае, если бы мальчик действительно стал «ходить в должность». Тогда ему полагалось бы какое-то жалованье, и он мог бы помогать семье. Многие мальчики в его годы уже служили: переписывали и подшивали бумаги, бегали с пакетами по присутственным местам, как тогда назывались государственные учреждения, вытирали пыль, чинили перья.

Мария Алексеевна не хотела думать об этом и считала, что нельзя упускать счастливого случая поучиться у «милостивцев» Львовых. Кроме того, она надеялась на свои руки и на помощь сверху — ей советовали обратиться к императрице с просьбой о пенсии: при жизни Андрея Прохоровича его заслуги были забыты, а после смерти, авось, о них вспомнят.

Это были напрасные надежды. Прошение на имя Екатерины II, полное жалких слов о «крайней бедности», ее «жесточайших следствиях», с униженными просьбами пожаловать «на пропитание наше... что вашему величеству всевышний бог на сердце положит», осталось без ответа.

Никакого ремесла Мария Алексеевна не знала. Священник посоветовал ей читать псалтырь по покойникам — ведь она была умудрена грамоте. И вдова председателя губернского магистрата стала ходить по дворянским и купеческим домам.

Ученье Крылова пошло с перебоями. Мальчику приходилось сидеть дома, нянчить братишку. Бывать у Львовых стало неприятно: там на него косились — ведь его мать, по их мнению, занималась не достойным для нее делом. Как-никак ее муж был офицер, чиновник, дворянин.

В том же году в Твери открылось училище для дворянских детей. Мальчик мог бы продолжать свое ученье. Но для этого нужны были средства. И вместо школы Крылов пошел в магистрат.

Казенная служба открыла маленькому подканцеляристу не знакомую ему сторону жизни: темные нравы екатерининских судов, безнаказанные злоупотребления власть имущих, поголовное взяточничество чиновников. Тут он мог убедиться, что веселые анекдоты и сказки о торжестве правды и добра были лишь утешением в тяжелой жизни тех, кто эти сказки выдумывал. Он видел, что богатый и сильный всегда остается правым, а бедный и слабый несет наказание. В магистрате часто разбирались дела о бесчинствах тверских помещиков, о мошеннических проделках местных купцов, но всесильная взятка превращала виновных в невинных, а ложь в правду.

Крылов был отдан под начало повытчику, злому и грубому человеку. Повытчик нередко ловил своего подчиненного за пустым занятием: подканцелярист портил бумагу, исписывал ее французскими словами, цифрами и какими-то непонятными значками, либо рисовал каких-то человечков и чортиков. Повытчик ругался, укорял в нерадении к казенному добру и, увидев однажды, что мальчик читал на службе книжку, строго-настрого запретил приносить книжки в магистрат. Как ни остерегался Крылов, повытчику все же не раз удавалось поймать его на месте преступления. Тогда книжка превращалась в орудие наказания: подканцеляриста бивали этой книжкой по голове и по плечам. Сироту учили уму-разуму.

Мальчик ненавидел и службу и своего начальника Единственным развлечением служили частые чиновничьи ссоры из-за взяток и приношений просителей. Развлечения эти быстро приедались, уступая место скуке.

Медленно тянулось для него время, пока в холодной зале магистрата не начинали звонить куранты, извещая о конце занятий. После этого бег времени мгновенно менялся: оно летело, как ветер. Крылов научился ценить его. Он заполнял свободные от службы часы самообразованием, игрой на скрипке, чтением французских и итальянских книжек. Особенно пристрастился он к журналам, которые издавал в Москве Новиков, основатель знаменитой «типографической компании». Толстые листы «Трутня» и «Живописца» перечитывались им по многу раз, так же как и «Тверской семинарии школьное упражнение», как назывались тощие книжечки, печатавшиеся в типографии» Московского университета. С некоторыми авторами этих «упражнений» — тверскими семинаристами — познакомился Крылов. Они были много старше его, но любознательный и умный подросток привлекал их острой наблюдательностью, меткостью и живостью своих суждений.