Однако вернемся к 16 октября 1941 г. Дальнейшее описание встречи на квартире у Сталина в воспоминаниях Шахурина совпадает с записями Куманева. Вскоре за Шахуриным пришли Молотов, Маленков, Щербаков и другие. Садиться Сталин не предложил. Походив взад-вперед, он задал прибывшим вопрос: «Как дела в Москве?» Шахурин рассказал, что на одном из заводов не всем рабочим выдали зарплату, что в городе не ходят трамваи и не работает метро, что закрыты булочные и другие магазины, что наблюдаются случаи мародерства. Сталин отдал соответствующие распоряжения: перебросить самолетами денежные знаки и наладить работу транспорта и торговли. Подводя итоги короткому разговору, он успокоил себя и соратников: «Ну, это ничего. Я думал, будет хуже» [621] . В последующие несколько дней ситуация в Москве действительно стабилизировалась. В значительной мере это было связано с введением в столице с 20 октября осадного положения и массовыми задержаниями и арестами «подозрительных элементов» [622] .

Сталинская реплика по поводу беспорядков в Москве («я думал, будет хуже»), которую запомнил Шахурин, выглядит чрезвычайно правдоподобно. Сталин, несомненно, был озабочен возможными волнениями в тылу. Угроза превращения столкновений с внешним врагом в войну гражданскую по рецепту большевиков 1917 г. в значительной мере влияла на сталинский политический курс в конце 1930-х годов. Катастрофическое начало войны не могло не оживить эти страхи. Однако антиправительственные и пораженческие настроения в советском тылу не достигли высокого уровня. Сталин мог знать это из регулярных донесений НКВД [623] . Было нетрудно заметить, что в основном эти информационные сводки несущественно отличались от аналогичных документов довоенного периода. Как и прежде, чекисты докладывали вождю о патриотическом подъеме основной массы населения и лишь отдельных «отрицательных» и «антисоветских» высказываниях.

Как и следовало ожидать, в первые полгода войны «отрицательные» настроения были связаны с отступлением Красной армии. Были те, кто не верил оптимистическим заявлениям о близкой победе и ждал прихода немцев. Но надеяться на помощь Гитлера в возрождении небольшевистской России на самом деле означало не понимать подлинной сути нацизма. Эти надежды были отражением отчаянных колебаний части населения между патриотизмом и ненавистью к большевикам. Люди неизбежно думали о причинах поражений. 21 июля 1941 г. в докладной записке НКВД Сталину приводились такие высказывания: «Армии не за что бороться, нечего защищать. За двадцать лет и рабочие, и колхозники, и интеллигенция хорошо узнали, что такое социализм. Мы не знаем, что такое фашизм, но при нем хуже не будет, ибо хуже уже быть не может. Народ даже в такую грозную минуту не сможет забыть всех своих унижений и бед. Каждый ждал минуты, которая сейчас наступила, чтобы выявить свое отношение к режиму и сделать своим девизом измену и сдачу в плен» [624] . В поражениях обвиняли правительство, с горечью отмечая: «Сколько было пятилеток, животы у нас всех были подтянуты, думали, что создали мощную армию, а все оказалось пустяком» [625] . Однако подобные брожения умов, характерные для всех этапов советской власти, представляли незначительную угрозу. В первые месяцы войны Берия привычно докладывал Сталину об арестах «врагов» и «шпионов», о раскрытии антисоветских организаций и групп. Сталин слишком хорошо знал цену этим сообщениям, чтобы не воспринимать их как серьезную опасность. С начала войны по 1 декабря 1941 г., докладывал Берия, по политическим мотивам были арестованы 45,7 тыс. человек [626] . Вполне обычно по сталинским меркам.

Созданная до войны жестокая система террора, с одной стороны, способствовала сдаче в плен и коллаборационизму на территориях, занятых врагом, но с другой – позволяла контролировать ситуацию в армии и тылу. Однако было бы неправильно объяснять заметную социальную стабильность исключительно карательными мерами. Сложная смесь патриотизма, нараставшей ненависти к фашистам, чувства долга и привычки к повиновению сплачивали людей во имя победы. Немногочисленные массовые волнения, информацией о которых сегодня располагают историки, были вызваны в основном паническими действиями властей и чувством незащищенности у населения.

Московские беспорядки середины октября – наиболее яркий пример таких волнений. По московскому сценарию развивались события и в Ивановской области [627] . В связи с угрозой прорыва немецких войск началась подготовка эвакуации ивановских текстильных предприятий. Распространялись слухи о предстоящем взрыве фабрик, вывозе запасов продовольствия, бегстве ответственных работников. Рабочие опасались, что их бросят на голодную смерть. 18–20 октября на ряде предприятий собирались стихийные митинги. Рабочие препятствовали демонтажу оборудования, избили некоторых руководителей и активистов. Из толпы неслись выкрики: «Оборудование увезут, а нас оставят без работы», «Все главки бежали из города, а мы остались одни», «Нам работать все равно, что на Гитлера, что на Сталина». Путем уговоров и арестов власти сумели стабилизировать ситуацию. Тем более что положение на фронте улучшилось и необходимость эвакуации ивановских предприятий отпала.

К концу октября советские войска сумели остановить продвижение врага на центральном направлении. Свою роль сыграли, с одной стороны, героическое поведение бойцов и многочисленные жертвы Красной армии, а с другой – истощенность немецких войск и осенняя распутица. Важнейшей задачей было закрепить эти результаты, предотвратить новые атаки на Москву. Сталин много занимался вопросами наращивания вооруженных сил вокруг столицы, контролировал формирование новых подразделений, выпуск военной техники, особенно танков и самолетов. Во многих случаях он брал на себя диспетчерские функции, решая прямо из Кремля вопросы снабжения, кооперации между предприятиями, транспортного обеспечения и т. д.

Так же осуществлялось и верховное руководство войсками. Как и в предыдущие месяцы, Сталин внимательно следил за ситуацией на фронте, вникал в детали проводившихся операций, давал указания по самому широкому кругу вопросов, вплоть до частностей. Заметным было тяготение Сталина к проведению наступательных операций, пусть и недостаточно подготовленных, но быстрых. Он явно рассчитывал на эффект внезапности, напора и опережения врага, растянувшего свои силы на огромном фронте. В начале ноября на этой почве у него возник конфликт с командующим Западным фронтом Жуковым. Сталин потребовал немедленно нанести контрудары в районах Волоколамска и Серпухова с целью срыва готовившегося наступления немцев. Жуков возражал. Он пытался объяснить Сталину, что у фронта недостаточно сил и для подготовки обороны, и для наступления. Однако недовольный Сталин прекратил разговор: «Вопрос о контрударах считайте решенным. План сообщите сегодня вечером». Тут же Сталин позвонил члену военного совета Западного фронта Булганину и пригрозил ему: «Вы там с Жуковым зазнались. Но мы и на вас управу найдем!» [628] Срочно организованные под давлением Сталина наступления не дали существенных результатов. Жуков, стремившийся сохранить резервы в преддверии нового немецкого наступления, скорее всего, был прав.

Куда более эффективно Сталин действовал в привычной для него политико-пропагандистской сфере. Воспользовавшись относительной передышкой первой половины ноября, Сталин приказал провести в Москве традиционные мероприятия в честь годовщины Октябрьской революции. Он понимал, что привычное проведение торжеств в условиях приближения немцев к столице даст огромный эффект. 6 ноября на станции метро «Маяковская» состоялось торжественное заседание в честь праздника. На одном из путей вдоль платформы поставили состав метро с гардеробами и буфетами для приглашенных активистов и военных. После официальной части провели концерт. Однако центральным событием мероприятия было, конечно, выступление Сталина, второе публичное выступление вождя после речи 3 июля. Сталин понимал, что от него ждут объяснения причин поражений и хотя бы намеков на возможные перспективы. Когда закончится война? – таким был вопрос вопросов для миллионов людей. Сталин признал, что опасность, нависшая над страной, «не только не ослабла, а, наоборот, еще более усилилась». Однако в целом он был оптимистичен. Приведя огромные (на самом деле выдуманные) цифры немецких потерь, Сталин заявил, что людские резервы Германии «уже иссякают», в то время как резервы Советского Союза «только теперь разворачиваются в полном объеме» [629] .