– Слушаю вас, – сказал он, – чем могу помочь?

– Текст уже должен быть у вас.

– Очень хорошо. Рад, что ваше вдохновение вернулось, как говорится, с новой силой и… – Судя по голосу, он радовался моим успехам так, словно я был хирургом, оперирующим его жену или ребенка. От этой елейности мне стало противно.

– Теперь ваша очередь держать слово, – оборвал его я.

– Я помню, – уже без радости в голосе сообщил он, – как только переговорю с шефом, я позвоню.

– Я буду ждать.

Он позвонил где-то через час.

– Боюсь, у меня для вас плохие новости, – сказал он.

У меня внутри все сжалось.

– Она жива? – выдавил я из себя.

Она жива, стабильна. Ее жизни ничего не угрожает.

– Что с ней?

– Попала в ДТП. Лежит в больнице.

– Я могу ее увидеть?

– Нет, в эту больницу у вас нет допуска.

– Позвонить?

– Как только она придет в себя и врачи разрешат ей говорить по телефону.

– Я могу ей чем-нибудь помочь?

– Своей работой. Чем лучше вы будете работать, тем более ценным она будет кадром. Вы понимаете?

– Я понимаю. Я буду делать все, что нужно, но вы… держите меня в курсе.

– Хорошо.

– Будь ты проклята!!! – крикнул я книге, когда закончился разговор. Если бы я мог, я бы сделал все, чтобы ее уничтожить. Но кроме моего бессилия и необходимости делать все, что нужно этой проклятой книге и парням с той стороны телефона, у меня не было ничего. По крайней мере, так я думал тогда.

– Я обожала играть на чердаке у бабы Дуси, битком набитом старыми чемоданами, – рассказывала по телефону Алина. – Мы были уверены, что среди этих старинных, еще времен карибских пиратов чемоданов была спрятана карта, та самая карта. Мы целыми днями перетаскивали чемоданы с места на место, по несколько раз, миллиметр за миллиметром, обшаривали их изнутри. Отсутствие карты только еще больше подзадоривало нас – ведь если она была так хорошо спрятана, значит, то, что на ней было начертано, стоило того. Кто ж станет ТАК прятать карту, если на ней ничего нет? Не найдя ничего в самих чемоданах, мы принялись разрывать их на мельчайшие лоскутки, и вскоре выпотрошили их в буквальном смысле слова. Мы надрезали ножом старый дерматин, и дальше рвали его руками, чтобы не повредить ножом карту. Это нас и спасло от возмездия. Вскоре после того, как был растерзан последний чемодан, бабе Дусе приспичило поехать к своей сестре, и баба Дуся, охая и кряхтя, полезла на чердак. Мы уже приготовились к неминуемому возмездию, но она решила, что это были крысы, и нам запретили играть на чердаке, к которому мы и так уже охладели – к тому времени мы уже знали, что карта спрятана не там.

Алина все еще оставалась в больнице, причем я даже не знал, в какой точке света эта больница находится. Она поправлялась, медленно, но поправлялась. Мы существовали с ней словно в разных мирах, и единственным мостом между нами, (какая пошленькая получается фраза), был ежедневный сорокаминутный телефонный разговор. Так обстоятельства заставили нас прибегнуть к словам. Обычно мы понимали друг друга практически без слов. Чувства передавались при помощи взгляда, прикосновений ласок… Слова нужны были лишь затем, чтобы обмениваться информацией, и вот теперь всем, что у нас осталось, был модулированный двусторонний поток слов. При этом нам было совершенно все равно о чем говорить. Намного важнее было слышать голос, ощущать пусть иллюзорное, но присутствие родного человека. Поэтому мы говорили обо всем. Особенно нас спасали различные воспоминания.

– У меня тоже был прикол, – решил я поделиться с ней забавным эпизодом, произошедшим со мной на улице.

Выйдя из библиотеки, я решил немного пройтись по «Пушкинской», благо погода располагала к прогулке. Был теплый, приятный день, один из тех, когда сидение дома должно рассматриваться, как преступление. Я с завистью поглядывал на целующиеся парочки, смотрел на тротуар в поисках мелочи, – это было что-то вроде игры в удачу, – разглядывал проходящих мимо красивых женщин.

На одной из лавочек сидела компания довольно приличных с виду людей. Когда я поравнялся с ними, с лавочки встала женщина чуть на вид старше сорока лет, решительным шагом подошла ко мне и преградила мне путь.

– Я просто хочу посмотреть в твои сволочные глаза, – сказала она, затем сорвалась на крик.

Она кричала, что я полностью уничтожил ее жизнь, сломал ее судьбу, что я – сволочь, гад, убийца… Она бы кричала еще и еще, но с лавочки поднялись двое мужчин и поспешили к нам. Странно, но в их глазах я увидел граничащий с ужасом страх. Перед тем, как они оттащили ее от меня, она плюнула мне в лицо. Я быстро пошел дальше. Она же кричала уже своим приятелям или знакомым:

– Ну и пусть! Пусть! Пусть эта сволочь знает! Ну и что? Мне терять нечего.

И самым несуразным здесь было то, что, я готов в этом поклясться, она не была ни пьяной, ни сумасшедшей. Ее истерика была истерикой человека, перенесшего страдания и боль, вот только я даже представить себе не мог, каким образом ее несчастья могли быть связаны со мной.

Разумеется, Алине я подал эту историю как ничего не значащий забавный инцидент, но она отнеслась к моим словам более чем серьезно.

– Ты уже сообщил об этом Олегу? – спросила она, перейдя на холодный, деловой тон.