Мы втроем стоим в молчании посреди комнаты, словно пленники, не дерзающие проронить ни слова, чтобы избежать чувства вины и стыда. Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь на дыхании. Фарид берет меня за руку и складывает пальцы в имя подозреваемого.

— Да, — показываю я в ответ. — Это вполне может быть он.

Я поворачиваюсь, и случается маленькое чудо: мраморно-белое кольцо кожи на шее доны Менезеш, спрятанное прежде под ожерельем, утверждает меня в еще одном ошеломляющем предположении.

— Осталось только два человека, которые могли убить моего дядю, — говорю я. — Дайте мне время до утра прежде, чем броситесь убивать.

— Слишком долго!

— Тогда до полуночи. Вы убиваете невинных!

Дона Менезеш кивает, соглашаясь, бросает на нас с Фаридом уничижительный взгляд, словно гордая принцесса, рассматривающая изнасиловавших ее мужчин. Подобрав подол платья, она отбрасывает его назад, разворачивается и выходит прочь.

Земли фермы сменяются деревянными лачугами и навозными кучами городских окрестностей, пока мы с Фаридом бегом возвращаемся в Лиссабон.

На постоялом дворе Святых Мощей, принадлежащем сеньору Дуарте, мы подходим к управляющему. Крошечный человечек с жидкими волосиками, зачесанными вперед наподобие челки, сидит, прихлебывая беззубым ртом суп. Его щеки сжимаются и разжимаются, будто растянутые мехи. Мы стоим, возвышаясь над ним.

— Когда прибыл Дом Афонсо Вердинью? — спрашиваю я.

Он щурится, глядя на меня, и, отщипнув кусочек непропеченного хлеба из проса, закидывает его в рот.

— Кто спрашивает?

— Педро Зарко. У Дома Афонсо в гостях моя тетя. Когда он прибыл?

Каждый чавк заставляет его лицо сплющиваться и глаза закрываться.

— Я должен проверить записи, — говорит он. Из поврежденного рта капает суп. — А как вы, молодые люди, могли заметить, я ем.

Я сую руку в сумку за кольцом сеньоры Розамонты, но потом с проклятиями вспоминаю, что отдал его Диего. Фарид с улыбкой ловит мой взгляд. Он достает один из изумрудов доны Менезеш и протягивает его управляющему, затем украдкой кладет еще несколько камней мне в сумку.

Составляя на ладони Фарида слова «Будь благословен», я обращаюсь к хозяину постоялого двора:

— Драгоценность ваша, если вы скажете мне, когда Дом Афонсо появился здесь.

Его язык по-змеиному показывается между губами. Грубо кивнув в мою сторону, он скребет бусиной о свою глиняную миску. Искрящийся в камне свет меркнет под крошечным пятнышком грязи, оставшимся на грани изумруда.

Его глаза вспыхивают.

— Красавица, — подмечает он, жадно улыбаясь.

— Я спрашиваю, когда он приехал?!

— В среду. — Он подносит камень к свече, глядя сквозь него на свет.

— В прошлую среду после восстания, или же перед ним?

— В предыдущую.

— Вы уверены в этом?! — вопрошаю я.

Он запихивает бусину под нижнюю губу, словно семечко кардамона.

— Видишь мужчин вон там? — спрашивает он, указывая в сторону нескольких купцов, обедающих за дальним столом.

— Да.

Продолжая глотать суп, он говорит:

— Тот бородатый занимается сахаром, но воняет как тухлый кочан. Прибыл вчера, потный, как монах в пекле. Ему нравятся бабы с большими сиськами и без зубов. А тот бритый, он из Эворы, приехал покупать медную посуду. Сегодня. Любит came preta, черное мясо, если вы понимаете, о чем я. — Он косится на меня. — Здесь нет ничего, о чем мне не известно. Твой друг приехал в среду, выглядел и вонял он почище своей лошади.

— В какой он комнате?

— Наверху. — Он указывает на открытую дверь в дальнем конце обеденного зала. — Налево. Последняя дверь справа.

Тетя Эсфирь открывшая дверь на мой стук, судорожно вздыхает:

— Берекия! У вас все…

Я проталкиваюсь мимо нее. Афонсо сидит на разобранной постели в длинной исподней рубахе. У него грубые сморщенные ступни, похожие на обнажившиеся корни мандрагоры.

— Ты слышал когда-нибудь о Симоне, импортере тканей? — спрашиваю я его.

— Друг твоего дяди. Эсфирь писала мне о…

— Так она тебе писала. — Я отвешиваю ей поклон. — Ты замечательно пользовалась своим даром, дражайшая тетушка.

Ее лицо становится жестким и холодным.

— Твое замечание принято к сведению, — говорит она. — А теперь убирайся!

— Ты когда-нибудь встречался с ним? — спрашиваю я Афонсо.

— К чему эти вопросы? — недоуменно вопрошает он. Его лицо выражает удивление и непонимание.

— Просто отвечай на вопрос!

Эсфирь толкает меня, когда Афонсо говорит:

— Я честное слово не помню. Возможно, что и да.