— Ты вечно…

Не оглядываюсь.

Она не отвечает.

Я слушаю.

Слышу только его дыхание. Фыркнул как-то носом. Вдыхает кислород, выдыхает углекислый газ. Растения дышат наоборот. Теперь прислушиваюсь к ней, к её дыханию.

— Можно телик включить? — спросил я, чтобы напомнить: вот он я, здесь. Назревающую драку может остановить присутствие ребёнка. То есть меня.

— Телевизор, — поправила маманя.

Всё как обычно. Она всегда поправляла. Маманя презирала слова-половинки, слова-огрызки, слова-уродцы. Только полными именами.

— Телевизор, — покорно соглашаюсь я.

Против «ага», «не-а» и тому подобного, маманя никогда не возражал. Но сокращённые слова терпеть не могла. Это называется «телевизор» — не сдавалась она. А это макинтош. А это туалет.

Голос у неё вроде обычный.

— Можно включить телевизор?

— А что там? — спросила маманя.

Я не знал и знать не желал. Звук заполнит комнату, это главное. Папаня поднял глаза.

— Что-то такое… По-моему, про политику. Интересное что-то.

— Интересное?

— Фианна Фаль против Фине Гэл [26] , — выпаливаю я. Папаня даже оторвался от газеты.

— Что-что?

— Кажется, — промямлил я, — Не уверен.

— Футбольный матч, что ли?

— Нет, — догадался я, — Дискуссия.

Папаня смотрел без притворства только передачи с разговорами и «Вирджинца».

— Хочешь включить телевизор?

— Ага…

— Так бы и сказал.

— Я так и сказал.

— Ну, включай.

Папаня положил ногу на ногу и покачивал ею: вверх-вниз, вверх вниз. Иногда он сажал Кэтрин или Дейрдре и покачивал так. Помню, и Синдбада катал на коленках, когда он был совсем малявка. Значит, было время, и меня катал. Я встал.

— Домашнее задание сделал?

— Да.

— Целиком?

— Да.

— И устно?

— Да.

— Что задали?

— Десять словарных слов.

— Десять? Какое первое, докладывай.

— Известняк. По буквам произносить?

— Не понимаю, зачем вам это слово, но давай.

— И-з-в-е-с-т-н-я-к.

— Известняк.

— Т-р-ё-х-с-о-т-л-е-т-и-е.

— Трёхсотлетие.

— Ага. Так называется трёхвековой юбилей.

— Так называется день рожденья твоей маменьки.

Я справился. Всё снова в порядке, снова спокойно. Папаня сострил! Маманя смеялась. Я смеялся. Он сам вообще покатывался со смеху. Впрочем, я смеялся дольше всех. Думал, разревусь, не выдержу. Однако пронесло. Моргал как ненормальный, но не разревелся.

— В слове «известняк» три слога, — сказал я.

— Отлично, — похвалила маманя.

— Из-вест-няк.

— А сколько в «трёхсотлетии»?

Я подготовился. «Трёхсотлетие», в отличие от «известняка», нам задали.

— Трёх-сот-ле-ти-е.

— От-лич-но. А сколько в слове «спать»?

Я хотел ответить, даже рот открыл — и понял шутку. Вскочил.

— Иду, иду.

Уйти хочется, пока всё славно. И я сам сделал, чтобы стало славно.

Двое учителей заболели, и Хенно приходилось присматривать за чужими классами. Он оставил нас с открытой дверью и кучей примеров на доске. Мы особо не шумели. Я любил длинные примеры, на целую строку, даже писал эти строчки по линеечке — чтобы были абсолютно прямые. Ещё нравилось угадывать ответ, пока решаешь. Вдруг раздался скрип и хохот… Кевин, перегнувшись через стол, вырисовывал одну, зато огромную каракулю на тетрадке Фергуса Шевлина. Ручку он держал кверху пером, и следа не оставалось, но Фергус Шевлин всполошился. Я этого не видел, потому что сидел спереди во втором ряду, а Кевин — в середине третьего ряда.

Всегда заметно, что учитель вернулся. Всё в классе замирает на несколько секунд. Он в классе, это точно. Я не поднял глаз. Почти дорешал.

Он навис надо мной.

Сунул прямо под нос открытую тетрадь. Чужую. Все страницы были во влажных светло-синих потёках размокших чернил. Через весь лист шли голубоватые полоски, точно хозяин тетради отирал слёзы рукавом.

Бить будет.

Я поднял глаза.

Хенно вёл с собой Синдбада. Тот недавно плакал, по роже ясно и по тому, как дыхание прерывается.

— Вот, полюбуйся, — сказал мне Хенно.

Он имел в виду: взгляни на тетрадь. Я полюбовался, как приказано.

— Это, по-твоему, не позорище?

Я смолчал.

Всего-навсего слёзы. Ну, размылись слегка строчки, ничего страшного. Написано-то всё верно. Буквы крупные, извилистые немного, как ручейки, но это оттого, что он ужас как медленно пишет. Некоторые предложения вылезают за строчку, но не сильно. Всего-навсего слёзы.

Я выжидательно молчал.

— Вам чертовски повезло, что вы не в моём классе, мистер Кларк-младший, — сказал Хенно Синдбаду, — можете полюбопытствовать у братца.