Гвен помнила, как Мэдди относилась к ней, когда она была ребенком, – ничего хорошего сказать было нельзя, но с Томасом, казалось, все было иначе. Правда, Мэдди довольно часто называла его именем своего сына, но Гвен считала это не особенно важным. Главным был то, что мальчик нравился Мэдди, а каким именем она хочет его называть – ее личное дело. Какое-то время Гвен мирилась с тем, что приходится работать на ферме бок о бок с Кевином, ведущим себя так, словно эта ферма принадлежит ему, а Гвен – самый беспутный работник, которого он держит здесь только из жалости.

«Если Томасу хорошо, то и я могу потерпеть», – думала Гвен, тем более что ехать в Эбботт и искать работу казалось таким же безнадежным, как пытаться подружиться с Кевином. Но потом Томас показал характер и наотрез отказался молчать о своей антипатии к сыну хозяйки. Первые дни Мэдди пыталась отшутиться, сменить тему, но затем стала избегать Томаса. Несколько раз она подходила к Гвен, начинала отвлеченный разговор, а затем, как бы невзначай, спрашивала, как долго они с братом собираются пробыть здесь. Гвен отвечала расплывчато, надеясь, что со временем любовь Мэдди к Томасу вернется. Но все становилось только хуже.

Гвен пыталась убедить себя, что Мэдди просто злится на нее за то, что она не может найти себе работу в городе, и пару раз ездила в Эбботт. Она даже пыталась заговорить об этом с самой Мэдди, спрашивая, не сможет ли она помочь ей куда-нибудь устроиться. Вначале Мэдди лишь пожимала плечами, а под конец в открытую сказала, что не видит ни одной причины, чтобы искать работу.

– Ты что, собираешься остаться здесь навсегда? – спросила она Гвен. Гвен замялась, пожала плечами. – Не понимаю, – призналась Мэдди. – Разве в Луизиане у тебя не остался дом? Разве у тебя там не было работы, друзей? – она предупредительно подняла руку, обрывая Гвен на полуслове. – Я понимаю, смерть матери могла напугать тебя и Томаса, но это же не конец света. Конечно, для мальчика хорошо немного отвлечься, и ты правильно сделала, что приехала к нам. Но я думаю, что вам пора возвращаться, тем более что Томаса скоро нужно отправлять в школу.

– Я думала, что смогу отправить его в школу здесь, – призналась Гвен, услышала, как тяжело вздохнула Мэдди, и сильнее возненавидела ее сына за то, что он не понравился Томасу и спутал им все планы.

На мгновение Гвен показалось, что если она расскажет Мэдди о том, чем была больна ее сестра, как она покончила с собой, расскажет о том, как рос Томас, что ему приходилось видеть и слышать, то эта история разжалобит Мэдди и она даст ему второй шанс, простив за то, что он не смог полюбить ее сына. Но Гвен ошиблась.

– Так у Барбары была шизофрения? – недоверчиво спросила Мэдди, встретилась с Гвен взглядом и задумчиво покачала головой. – Очень странно слышать это. Не скажу, что я часто разговаривала с ней в последние годы, но… – она недоверчиво посмотрела на Гвен. – Думаю, ты знаешь, мы иногда созванивались с ней и… Гвен, она не казалась мне больной.

– Но тем не менее вышла на крыльцо и вышибла себе мозги. Причем из оружия, которое дали ей вы. – Гвен отвернулась, удивляясь своей наглости, но чувствуя, что была просто обязана сказать это. Мэдди не ответила, выдержала паузу и пообещала, что обязательно позвонит в Луизиану и спросит у подруг Барбары, говорит Гвен правду или нет. – Позвоните лучше доктору Лерую, – посоветовала Гвен. – Или шерифу, пусть опишет, в каком состоянии он нашел вашу сестру.

– Не понимаю, зачем мне слушать об этом, – поморщилась Мэдди, вышла из комнаты, вернулась. – И о тебе я тоже спрошу, – пообещала она. Гвен поджала губы, стараясь сдержаться и не наговорить лишнего, вернулась в свою комнату и начала собирать вещи.

– Мы что, уезжаем? – спросил вечером Томас, вернувшись с улицы.

Гвен тяжело вздохнула и пожала плечами. Томас долго смотрел на собранные чемоданы. – Мне здесь все равно не нравится.

– Правда? – растерянно спросила Гвен.

– Только лошади, – Томас шмыгнул носом. – Поедем домой?

– А ты хочешь?

– Не знаю, – Томас нахмурился, постоял задумчиво около минуты, затем осторожно покачал головой. – Наверное, нет.

– Значит, не поедем, – сказала Гвен. В голове звенела пустота, и думать совершенно не хотелось.

– Давай только останемся здесь на ночь, – предложил Томас. – А то мне не очень нравится спать в машине.

– Конечно, останемся, – заверила его Гвен, все еще не представляя, куда они завтра поедут.

Она дождалась, когда брат уснет, и долго сидела за картой, пытаясь решить, в какой город Техаса им отправиться, чтобы она смогла найти работу. Спрашивать совета у тети Мэдди или ее мужа не было желания, да и выглядело это как-то глупо, особенно если учесть состоявшийся вечером разговор. «А если Мэдди позвонит шерифу и узнает, что я сбежала из города? – подумала Гвен. – Нет, будет лучше, если в этом доме никто не будет знать, куда мы с братом поедем дальше. Пусть думают, что едем домой». Она пересчитала оставшиеся деньги, радуясь, что совершенно ничего не потратила за время проживания здесь. «Ну, хоть какой-то плюс».

Гвен представила, как утром уедет из этого дома, и почувствовала легкое волнение. Чувство и понравилось, и не понравилось ей одновременно. Одно она поняла наверняка – если будет хоть одна причина остаться, то она останется. Но причин не было. Да и утром решимость вытеснила все страхи и сомнения. Вернее, не вытеснила, а изменила их направленность. Так, например, страх перед неизвестностью уступил место страху остаться. С одной стороны, они с братом едут неизвестно куда и никто не знает, что их ждет, а с другой – Мэдди всегда может позвонить шерифу. Кто знает, ищут ее или нет, а если и нет, то не послужит ли звонок Мэдди сигналом к поискам? Да и остаться все равно здесь не получится. Можно лишь выждать пару дней, но зачем? Гвен решила, что если и уезжать, то уезжать сейчас.