— Она действительно умеет писать? Наверное, умеет. Высоколобые этим отличаются. Питер выглядит измождённым, вам не кажется? Медовый месяц и убийство одновременно, — похоже, для него этого многовато.

Генри Драммонд-Тейбер осторожно заметил, что в действительной жизни убийства часто доставляют неприятности.

— Но её, кажется, это не сильно затронуло. Хотя, конечно, она к этому привыкла. Я имею в виду, она, возможно, считает всё это хорошим сюжетом. Так или иначе, приятно видеть невесту и жениха так благотворно отстранёнными. Ничего типа «их глаза ищут друг друга через стол», что настолько смущает. Харвеллы всё ещё ведут себя подобным образом — довольно неприлично после двух-то лет. Они возвращаются в город на следующей неделе, не так ли? А правда, что Шаппарель собирается её нарисовать?

Издатель признал, что нечто подобное слышал.

— Думаю, он опаснейший человек. Вы видели те ужасно разоблачающие портреты, которые он сделал для леди Кэмшэфт и миссис Хартли-Скеффингтон? Конечно, они не могут видеть того, что видят все остальные. И это очень комично. Но Шаппарель просто выворачивает человека наизнанку. Полагаю, что это своего рода опосредованный эксгибиционизм.

— Да?

— Вы шокированы? Только не говорите мне, что он обещал нарисовать вашу жену или что-то подобное! Но, полагаю, её психика достаточно крепка, чтобы выдержать позирование. Не думаю, что у неё существует какое-либо подавление, вытеснение или другой подобный комплекс — у неё же лицо, как у Венеры Милосской, не так ли?

— Да, пожалуй, — согласился Драммонд-Тейбер, который искренне восхищался внешностью своей жены.

— Думаю, что она самый красивый человек, которого я знаю. Она любого художника может свести с ума в духе Фрейда. Но я бы побоялась.

Мистер Драммонд-Тейбер пришёл к выводу, совершенно справедливому, что мисс Сильвестер-Куик готова отдать оба уха, лишь бы её нарисовал Гастон Шаппарель.

С появлением на столе десерта Питер повернулся к жене.

— У тебя есть, что сказать мне по поводу происходящего, Харриет? — спросил он тихо.

— Ничего, милорд, — сказала Харриет, прекрасно понимая, что все глаза устремлены на них и повсеместно в разговорах возникли паузы.

— Ну, важность беседы, бывает, и переоценивают, — сказал Питер. — Предположим, что жена склонна к учёным разговорам или любительница споров, — было бы весьма неприятно, например, если женщина непрерывно сводит разговор к арианской ереси.

— Думаю, могу пообещать этого не делать. Но относительно учёного разговора…

— Позже, Жозефина?

— Позже она разбивала розарий, [32] — заметила Харриет.

— Да, именно так, — согласился Питер. — И ты сможешь заняться этим, Харриет, если пожелаешь.

Герцог разливал портвейн. Он никому не позволил бы нарушить этот древний ритуал. Мужчины могли пить меньше, чем их отцы, но они обязаны пить согласно всё той же традиции. Лорд Граммидж произнес несколько слов о политике. Лорд Кроппингфорд вернулся к теме спорта. Драммонд-Тейбер, который не любил портвейна, но помнил, что Питер испытывает к нему слабость, задал тактичный вопрос о винтажных винах. Лорд Сент-Джордж сидел в угрюмом молчании, задаваясь вопросом, сможет ли он перемолвиться словечком со своим дядюшкой до того, как тем завладеет отец. Гастон Шаппарель сидел и слушал, его полные губы улыбались под бородой. Внезапно лорд Кроппингфорд обратился к нему с мягкой и совершенно не сознаваемой дерзостью, как если бы он заказывал отбивную из баранины.

— Да, между прочим, месье Шаппарель. Я хотел бы, чтобы вы написали портрет моей жены.

— Ага! — сказал Шаппарель, медленно, но с сильной артикуляцией. — Леди с правой стороны от меня? Именно так. Ну, лорд Кроппингфорд, я об этом подумаю.

Озадаченный Кроппингфорд произнёс резким и недоверчивым тоном:

— Нет, конечно, если вам не нравится сама идея… Сожалею, что упомянул об этом.

— Месье Шаппарель, — сказал Питер, — оставляет за собой привилегию быть художником с капризами. Ветер вдохновения несёт его, куда ему заблагорассудится. Если он в настроении быть праздным, то ничто не заставит его работать, даже самый красивый объект, n’est-ce pas? [33]

— Красота? — воскликнул живописец. — Я презираю красоту. Она для художников по рекламе. Истинная красота — возможно, но это не то, что вы имеете в виду, когда используете это слово в вашей стране. Салоны красоты, мушки на лице, девицы в купальниках на конкурсе красоты — всё это относится к банальщине.

— Никуда не деться от всех этих улыбающихся девушек в купальных костюмах, — услужливо поддакнул лорд Граммидж. — Сейчас в газетах кроме них ничего и нет.

— Только не говорите, — сказал Питер, — что делаете все лица зелёными и изображаете грудь треугольниками. Или эта мода уже прошла?

— Ну, Уимзи, — удивился Драммонд-Тейбер, — не хочешь ли ты сказать, что, не знаком с работами Шаппареля?

— Признаюсь. Открыто. Бесстыдно. Я не был в городе с прошлого марта. Будьте со мной откровенны, месье, и скажите, что вы действительно рисуете.

— С удовольствием. Я рисую женщин. Иногда мужчин, но обычно женщин. Я хотел бы нарисовать вашу жену.

— Вот как? Ну и ну!

— Она не красива, — продолжал Шаппарель с потрясающей откровенностью. — Сегодня вечером здесь присутствуют по крайней мере две другие леди, которые на обложке ежедневной газеты выглядели бы лучше. Но она… рисовабельна. Это не одно и тоже. У неё есть характер. У неё есть кости.