До сих пор я намеренно избегал говорить о романтизме применительно к Бетховену. Современник Гёте, Шиллера, Байрона, Шатобриана, он погрузился в это обширное эстетическое и политическое европейское движение, целями которого были индивидуальное освобождение через культ «Я», требование свободы, воспевание природы; в некоторых отношениях Бетховен прославил его, но одновременно превзошел. Бетховен — не больше «романтик», чем Сезанн — «импрессионист» или Флобер — «натуралист». Но и не меньше. Пятая симфония своей тональностью и интонациями, в которых смешивается личностный героизм, прекрасное, грусть, воспринимается как очень личный романтический манифест. Но порыв настолько мощен, что у него не может быть настоящих последователей.

Бетховен это знал. Такие вещи всегда знаешь, особенно когда сам их делаешь; миф об артисте, не ведающем, что творит, руководствующемся единственно своим вдохновением, — прекрасная псевдоромантическая глупость: Пятая симфония — результат и награда за титанический труд. Что не отнимает у Бетховена его чувства юмора и трезвомыслия: правя рукопись перед публикацией, он заявил, что «совершенно допустимо исправлять свои произведения, если не принимаешь себя за Бога».

Романтична ли Шестая симфония — чудесная «Пасторальная», еще одна «большая пьеса» из концерта 22 декабря 1808 года? Конечно, прославление природы, утешающей или тревожащей, враждебной или умиротворяющей, отражения человеческой души, ее моментов счастья и мук, ее отношения с миром и Творцом — это романтическая тема, по определению, даже центральная.

Название придумал Бетховен — достаточно редкий случай, так что стоит об этом упомянуть. Она составляет пару с Пятой симфонией: после трагизма и бунта — согласие с жизнью; «Пасторальная симфония» заявлена как «музыкальный портрет природы», на который повлияло, в частности, чтение Гёте. Но Людвиг знает и то, как наивна и тщетна претензия «подражать природе» звуками. «Большее выражение чувства, чем живопись», — написал он на полях. Или: «Пасторальная симфония не картина; в ней выражены разными нюансами впечатления, которые человек получает за городом». Ибо лучший способ подражать природе, как сказал Гёте, — это творить…

И притом «Пасторальная симфония» — программное произведение, в которое проскользнули подражания, например, пению птиц, хотя «любое зрелище теряет от слишком достоверного воспроизведения в музыкальном сочинении». «Пробуждение радостных чувств по прибытии в деревню», «Сцена у ручья»… «Гроза» навлекла на себя гнев некоторых критиков. Клод Дебюсси в книге «Господин Крош — антидилетант» ставит Бетховену в вину целую «эпоху, когда природу видели только сквозь книги… Это подтверждается в „Грозе“… где страх живых существ и предметов кутается в складки романтического плаща, пока гремит не слишком грозный гром».

Дебюсси порой лучше думает в музыке, чем о музыке.

Из Вены Бетховен в итоге так и не уехал. То ли изначальные планы ветром сдуло, то ли он в последний момент отказался от места в Касселе, в Вестфалии. Правда, в определенный момент вмешалась добрая фея — Мария Эрдёди, у которой он тогда еще жил. Она замолвила словечко за Людвига перед богатыми друзьями: эрцгерцог Рудольф, князь Кински и князь Лобковиц вызвались платить ему содержание в четыре тысячи дукатов в год, если он останется в Вене и продолжит давать уроки эрцгерцогу.

Ему повезло. Кассельский вариант был тупиком. Между Австрией и Францией вновь маячил призрак войны. В начале марта 1809 года в Вене провели мобилизацию. Заявляли, что выгонят французов. Бетховен засел за новый концерт для фортепиано с оркестром: он станет последним и самым красивым, его назовут «Император» — совершенно не к месту, если только не понимать это как «император среди концертов». О Наполеоне в тот момент речи уже не было. На полях партитуры Бетховен набросал воинственные восклицания: «Песнь победы для сражения — Вперед! Победа!» Известно, что в музыке, в особенности у Бетховена, атмосферу произведения определяет тональность. Для концерта «Император» он выбрал ми-бемоль мажор. Это творение, настоящий храм фортепианного концерта, стало песней триумфа.

Очередная бурная ссора развела его с дорогим учеником Рисом. Тому предложили место в Вестфалии, от которого отказался Бетховен или от которого ему отказали ради Риса. Бетховен воспринял это очень болезненно, обвинял Риса, что тот украл его место. Неискренность? Недоразумение? Рис пришел к нему, чтобы объясниться, и этот визит закончился потасовкой со слугой Бетховена. Людвиг же в конце концов признался, что думал, будто Рис действовал за его спиной.

После разрыва с графиней Эрдёди он поселился в доме на городском валу, в котором уже жил недолгое время в 1804 году. Теперь все события разворачивались прямо у него на глазах. В мае 1808 года Вену осадили французские войска, разбившие австрийцев в Баварии. Императорская семья бежала. Бетховен бесился от того, что не может уехать: контракт удерживал его в Вене. Он писал Францу фон Брунсвику:

«О несчастный договор, очаровывающий, как сирена, мне следовало бы заткнуть уши воском и велеть связать себя, как Одиссей, чтобы не подписывать! ‹…› Прощай, дорогой брат, стань им для меня, мне больше некого назвать этим словом. Твори добро вокруг себя, насколько позволят нынешние дурные времена».

11 мая 1809 года Вена подверглась бомбардировке. Гром пушек терзал больные уши композитора. 13-го числа город был занят. Наполеону потребовались два страшных сражения: при Эсслинге 22 мая, которое он проиграл, и при Ваграме 6 июля, которое он выиграл, прежде чем его войска по-настоящему обосновались в Вене, — полгода унизительной оккупации, сопровождавшейся грабежами, трудностями со снабжением, повседневными обидами. И эти «военные налоги», введенные Наполеоном и больше напоминавшие вымогательство корсиканского бандита. Бетховена даже арестовали, заподозрив в шпионаже, потому что видели, как он делает пометки в своем блокноте. Уж не являются ли его музыкальные наброски шифрованными донесениями?