– И ещё она обещала какую-то баню, которая превосходит все удовольствия.

– Да, мне Ярослав говорил тоже.

– И я вот что подумала. Если уж сегодня такой замечательный день и никому не нужно быть в городе, давай устроим долгий праздничный вечер. И пригласим всю семью Себастьяна. Они пережили такие тяжёлые времена… Пусть порадуются. Как думаешь, милый?

– Великолепная мысль! Пошлю Готлиба, пусть поможет управиться с коровами, и Себастьяна с семьёй в их же карете и привезёт.

– Именно Готлиба! Ты знаешь, их девушка, Симония, когда смотрит на него, едва может слово вымолвить, и дрожит, как в ознобе.

– Отчего же?

– Влюблена!

– А может, боится? Она впервые увидела его, когда у него было лицо… Жёсткое. И пистолет…

– Не знаю, какое у него было лицо. А только Власта считает, и я согласна с ней, что такое сильное и чистое чувство всегда вспыхивает как пожар. Неудержимо, внезапно! Нет, Томас. Любовь со страхом не спутаешь.

– Тогда всё отлично, родная! Готлиб пробудет у них часа два или три. Пусть общаются!

Эвелин, радостно вспыхнув, направилась к Власте.

Подошёл Ярослав.

– Томас, можно ли придумать какой-нибудь еды наскоро? Мои ребята за камни взялись, и так хорошо дело пошло, что не хотят прерываться.

– Иннокентий! – ни секунды не раздумывая, крикнул я.

Он быстро подошёл.

– Позови Омелию, Грэту. Пусть нарежут хлеб большими пластами. Подними из ледника самый большой окорок, настрогай потолще. Бочонок лёгкого пива, кружек десяток. И всё несите к бане.

Он, кивнув, торопливо пошёл распоряжаться. А я спросил у Ярослава:

– А за какие они взялись камни?

Он поманил меня выйти во двор. Мы вышли, и я с изумлением увидел, что между стеной бани и бегущим из родника ручьём выкопана огромная яма. Идеально круглая и почти по плечи взрослому человеку.

– Это когда ж успели-то?

– О, Томас. Русская артель – это могучая сила.

Я подошёл ближе, взглянул. Дно ямы было ровно, как по ниточке, затянуто ковром из брусчатки. И теперь шестеро, вкруг разобравшись внизу, выкладывали из брусчатки же цилиндр стены.

– Откуда столько брусчатки? – удивился я.

– Там, – Ярослав махнул в сторону каретного цейхгауза. – В кучи свалена.

– Но для чего эта штука делается?

– Это невозможно объяснить, Томас. Вечером сам всё увидишь.

Носатый принёс скамью, поставил у ямы. Омелия, Грэта и Файна принесли три блюда с горами хлеба и окорока. И, пока матросы мыли руки и разбирали наскоро хлеб, Носатый принёс открытый уже бочонок с пивом. Под весёлые, на непонятном языке, восклицания наполнились кружки. И спустя десять минут шестеро вновь спустились вниз, и ещё шестеро принялись подавать им камни. Трое или четверо без остановок носили их охапками, как дрова.

Вид разрытой земли навёл меня на внезапную мысль.

– Пойду яму из-под бочек засыплю, – сказал я. – Чтобы никто не упал из детишек.

Поклонившись, мы сделали друг от друга по шагу. Я повернулся и поспешил в гончарный цейхгауз.

И здесь оказалось, что я, в общем, напрасно спешил. Готлиб уже вернул выброшенную землю обратно, и теперь аккуратно чистил лопаты.

– Хорошо, что закончил, – сказал я ему. – Есть дело.

– Опасное? Оружие брать?

– О, нет! Нужно съездить на ферму, и, когда закончится работа с молоком, всю семью Себастьяна в их карете к нам привезти. Дамы вечером затевают весёлый праздник.

– Ох, мистер Том… Может, кто другой съездит?

– Как это… Что-то случилось?

– Там эта девушка, мистер Том… Симония… Она очень мне нравится.

– Но это же прекрасно, Готлиб!

– Да чем же? – выставил он на меня страдающие глаза. – Сказать я ей об этом никогда не смогу. А быть рядом и мучиться…

– Готлиб. Ты прекрасный моряк, и отличный боец. Ты трудолюбив и смекалист. Помнишь, на палубе «Дуката», пред абордажем придумал налепить на столы жёваного хлеба и приткнуть к ним капсюли, чтобы они не раскатывались? Отличная идея. Много наших жизней спасла. Но в делах уютно-домашних ты глуп. Глуп до смешного, мой дорогой Готлиб.

– Ну а это-то почему?

– А потому, что Симония влюблена в тебя без памяти.

– Быть не может!!

– Эвелин и Власта говорят, что такое чувство вспыхивает мгновенно и яростно, как пожар.

– Быть не может!

– А какая милая девушка! Грациозная, тонкая. Преданная! Такая хлопотунья, когда на кухне готовит. Живой огонёчек! А какое красивое лицо! И вовсе не потому, что молодое. А просто от рождения – неброская, тихая и ласковая красота. Неспроста владелец дома на неё пасть раскрыл.