Кассиль Лев Абрамович
Шрифт:
– Ничего, пускай поспит.
– Это вы бросьте! – говорит Бухвостов. – У нас это не полагается. Напишете потом с недосыпу ерунду какую-нибудь.
И он начинает трясти Фому так жестоко, что тот мигом очухивается.
Утром все купаются. Гидраэровцы с шумом бросаются в воду, плавают, кувыркаются, хлопают себя по плечам, по животу, по груди.
– А-а… хорош-шо!..
Они вылезают из воды. Тела их осыпаны радужными каплями.
– А вы что же не окунетесь? – спрашивает Баграш Карасика.
Этого Карасик боялся больше всего. Он всегда старался быть застегнутым, носил пиджак, покрой которого скрывал его немощность. Но тут делать нечего. Он извлекает из куртки и из штанов свое тело, которое ему кажется до неприличия белым по сравнению с шафрановыми фигурами гидраэровцев. Ежась, он аккуратно макает свои невзрачные стати в воду. Вода довольно холодная. Карасик делает усилие и, бултыхнувшись, влезает поглубже.
– Вид у меня… – говорит он виновато.
– Подправиться вам следует, – говорит Баграш. В голосе его нет насмешки. – На солнце побольше, спортом занимайтесь, это все дело наживное. Кость имеется.
Между тем Фома и Бухвостов, голые, бегают по песку. Фома идет вприсядку, выворачивая босыми пятками песок. Бухвостов сделал стойку и пошел на руках. Солнце всходит с реки. День будет чудесный.
– Постучим? – говорит Фома.
– Пошли, – отвечает Бухвостов.
Откуда-то, из-под сиденья, вытаскивается футбольный мяч.
– Ах, сукины дети, – говорит Баграш, – захватили-таки! Давайте сюда, принимайте!.. Раз! – кричит он Карасику.
Мяч, как болид, пронесся над самым ухом. Карасик слышал легкий шорох, с которым мяч рассекал воздух, и невольно отпрянул в сторону.
– Главное, мяча не бояться, – сказал Фома.
– Мяча бояться – ничего не выйдет, – подтвердил Бухвостов, нацеливаясь с другого боку.
И Карасик с размаху сел на песок, с гудящей головой, от которой отскочил твердый, как чугунное ядро, мяч.
– Вот так, – удовлетворенно заметил Фома, – хорошо! Головой приняли.
Они воткнули два прутика, отчеркнули ворота на песке.
– Только не больше пяти минут, – предупредил Баграш. – Начали!
– Есть!
– Принял…
– Подача…
– Сильно!..
И мяч, понукаемый этими короткими возгласами, резво заходил от ноги к ноге.
– Беру!
– Перевод.
– Даю…
– Пас!
– Сади!
– Гол?
– Там!
– Сидит!..
Стиснув зубы, Карасик лягнул катящийся на него мяч.
– Хорошо! – сказал Баграш. – Первое дело – мяча не трусить.
Карасик, подбодренный, бросился грудью на мяч и получил удар под ложечку. Он сел на песок задохнувшись. Он вдруг разучился дышать, потом вспомнил, как это делается, и втянул воздух широко открытым ртом.
– Кончили, кончили! – кричал Баграш.
Но гидраэровцы разыгрались и гоняли мяч. Тогда Баграш вынул маленькую судейскую сирену и свистнул. Звук этот вмиг отрезвил глиссерщиков. Фома поймал мяч, сдул с него песок. Бухвостов взялся за брезент, которым укрыли мотор.
– Выключен?
– Выключен.
– Контакт?
– Есть контакт…
Машина рванулась, толкнула воду, потом выдрала нос и начала свой скользящий бег. И пошла колесом вода с боков. Понеслись справа, слева берега.
Глава XX
«Лермонтов»
С реки идет прогретый ветерок. Волга отдает накопленное за день тепло. Зеленая звезда бросила прерывистую дорожку поперек реки. У острова горит багровый огонек бакена и шевелит в воде хвостиком отражения. Вода тихонько чмокает берег и поблескивает, как станиоль. А у того берега все черно и тихо. Только иногда продернется вдруг серебряная нить и оборвется, словно струна беззвучно лопнула.
Где-то далеко, на коренной, гулко бьет колесами о воду тяжелый буксир. По зеркальной целине плывет ноющее гудение тяги в топках и доносится глухое биение, будто кровь стучит в ушах.
– Э-э-эй!.. На плоту-у…
– Ого-о-о?
– Ло-от поднимай…
– Ладно-оть…
Ночь тычется в лицо и ладони, теплая, шершавая, влажная, как губы жеребенка. Кандидов сидит на причальной тумбе. Он вяло тренькает на балалайке и ловко во время паузы подбрасывает в рот подсолнухи. Потник валяется вместе с рукавицами на палубе. Плывет мимо вода, огромная, нескончаемая. Антон вдыхает во всю грудь сыроватый воздух надволжья и чуть не захлебывается. До чего ж хорошо! Плакать хочется или заорать во всю глотку, чтобы спало это томительное оцепенение! И внезапно, расправив плечи, Антон орет: