Шрифт:
– А ну-ка, ребята, цыц! Давай тихо… Мигом! Ну? Вот чего. У нас сейчас новый учитель будет по географии. Только он большевик. Его юнкера могут убить. Он против буржуев. Он с самим Лениным знаком. Чур, не выдавать! Кто пикнет, тому – во! И чтоб было тихо, как при настоящей географии…
Вот я вхожу в класс вроде как учитель. Восемь лет в классе не был. Учиться мне до того пришлось лишь два года в приходской школе. Но я стараюсь держаться со всей важностью. А ребята смотрят на меня, хихикают. Однако встали, как полагается, дружно. Серёжа, дежурный, подал журнал. Я взгромоздился на кафедру. Сижу как на голубятне, смотрю на всех и, что дальше делать, не знаю. Слышу, в коридоре сапоги топают, позвякивают шпоры. Серёжа шепчет: «Дядя, юнкера уже зашли, говорите скорей, будто урок объясняете».
А что я мог объяснить тогда? Вижу: голубой и зелёной краской всякие извилины нарисованы. Только как в них разобраться? И вдруг двери раскрываются, входят офицер и трое юнкеров. Я чуть было по привычке во фронт не стал, но сдержался, усидел.
– Прошу прощения, – говорит офицер и отдаёт мне честь под козырёк, – я должен оставить в классе у окон моих людей. Они вам не помешают, надеюсь? И предлагаю вам продолжать урок своим порядком. Во избежание вредных толков среди населения ни в коем случае не прерывать занятий. Повторяю, прошу соблюдать абсолютно нормальный ход учений. Ясно?
Откозырял и ушёл. А юнкера остались стоять: один у дверей, двое у окон на улицу.
Стоят, идолы, с винтовками и смотрят на меня. И лица у них не из простых: видать, не то из чиновников, не то из конторщиков. С образованием, словом. Как же тут при них урок вести, когда я ровным счётом ничего в географии не понимаю? Тут я догадался.
– Покатов Сергей! – вызвал я. – Что у нас на сегодня задано? Отвечай!
А я знал, что Серёжа-то урок наверняка выучил. Отличник, круглые пятёрки! На такого положиться можно.
Серёжа выскочил из-за парты, подошёл к моей кафедре, расшаркался и давай катать без остановки.
– Так, так, – говорю, – хорошо, Покатов! Молодец! Я тебе пять с крестом поставлю. Только не торопись.
Мне нужно время протянуть, а он частит. Вдруг Скудеев поднял руку, а сам косится на юнкеров. «Выдаст, думаю, негодный». Вижу: все к нему повернулись и под партами кулаки показывают – скажи, мол, только!
– Позвольте выйти, – говорит Скудеев.
Нет, думаю, нельзя его выпускать: тут он ребят остерегается, а там сейчас же офицеру все расскажет.
– Сиди, сиди, – говорю, – скоро конец урока, потерпи немножко!
Он посидел немножко, потом, вижу, опять тянется.
– Ну, чего тебе? Сказано: сиди, терпи!
– А я не прошусь, – говорит Скудеев, – я по уроку вопрос имею. Как вон тот горный хребет называется, что сбоку на карте нарисован?
Да… Обернулся я к карте. А карта немая, как на экзаменах. Ничего на ней не написано. Ни буковки!.. Кто его знает, какой там хребет?
И вот тут-то мне, я слышу, класс подшёптывает. Ученики подсказывают учителю:
– Становой и Яблоновый… Становой хребет и Яблоновый…
– Ты про какие горы спрашиваешь, Скудеев? – говорю я спокойно. – Про эти? А-а, так бы и сказал. Это Становый хребет и Яблоновый. Тебе надо бы знать это. Вы это давно проходили. Давай-ка сюда свой дневник!.
Он оробел, подал мне свой дневник, и я ему влепил там такую единицу, что она из географии даже в арифметику влезла.
– За что же единицу? – говорит он. – Вы же меня не спрашивали!
– А за то, что ты таких простых вещей не выучил! – говорю я и шёпотом добавляю: – Ничего, ничего, получай, гадёныш!.. – А потом как закричу: – И пошёл в угол носом! На уроках ему не сидится… Становые и Яблоновые горы он не знает! Стой до звонка! И чтоб тебя слышно не было!..
Я покосился на юнкеров. Смотрю, стоят навытяжку. Вот я какой строгий учитель!
Ну, тут, на моё счастье, звонок раздался: конец урока. Уф! Я взял журнал, пошёл к учительской, зашёл за угол, огляделся: в коридоре юнкеров нет – и прыг через окно в сад, благо там оцепления не поставили.
Вот как я провёл свой первый урок. И вот как ребята мне подсказали. Не знал тогда, что мне предстоит потом стать настоящим учителем. После гражданской войны пошёл я учиться и вот теперь занимаюсь, ребята, с вами… Это что? Звонок был? Видите, когда надо подсказать учителю, что кончать урок пора, вы и не подскажете…
Есть на Волге утес*
Мало кто знал в городе, где и как потерял свой голос Леонтий Архипкин, по прозвищу Граммофон. А ещё меньше было тех, кто слышал когда-нибудь и помнил этот голос. Уже сорок лет Леонтий Архипкин говорил сиплым и шероховатым шёпотом, беспрестанно отхаркиваясь и странно курлыкая, словно граммофон, у которого кончилась пластинка, но сбившаяся игла ещё царапает круг, мотаясь из стороны в сторону. Однако заволжские старики уверяли, что было время, когда голос Леонтия Архипкина гремел по всей Волге, на Среднем и Низовом плёсе, от Нижнего до Астрахани. Не Граммофоном, а Громобоем звали тогда Архипкина – такой грозный и непомерный был у него бас.