– Донна Дина, а Донна Дина! – спрашивала востроносенькая девчурка в огромной шали, завязанной на спине. – Донна Дина… кто это такая – хижина дяди Тома?

– Донна Диновна, – кричал кто-то со стремянки, – Лермонтов – это город или название книги?

– Вот, ребята, примите еще помощника, – сказала Дина, указывая на меня. – Ухорсков, запиши-ка его.

Меня внутри немножко покоробило. Я вовсе не собирался быть тут каким-то второстепенным подручным. Я полагал, что меня пригласили на роль предводителя. Однако я решил пока молчать.

– А мы тебя знаем, – сказали ребята, – ты врачов сын… Тебя не заругают, что ты с нами?

– При чем тут заругают? – обиделся я. – Теперь весь народ равный.

Высокий и скуластый дружинник, по фамилии Ухорсков, подошел ко мне.

– А ты чем хочешь быть, когда вырастешь? – спросил Ухорсков. – Тоже доктором?

– Я хочу быть матросом революции, – сказал я.

– Хорошее дело, – сказал Ухорсков. – А я мечтаю летчиком.

Пришел комиссар Чубарьков. Мы давно не видались с ним и оба обрадовались.

– Ого! Подрастаешь, поколение! – сказал комиссар, ласково оглядывая меня. – Ну что, папан с фронта пишет?

И мы пошли выселять. К моему ужасу и конфузу, выселяемые буржуи оказались близкими родными Таи Опиловой, и сейчас Тая сидела здесь же, на сундуке. Я ощутил минутное замешательство. Тая смотрела на меня с презрением, негодованием, укоризной… Как только она еще не смотрела! Мне захотелось плюнуть на все и смыться.

– А еще докторов сын! – сказала Тая.

И это спасло меня.

– Лучше быть докторовым сыном, чем буржуевой дочкой! – обозлился я.

– Точка! – закричал комиссар. – Отбрил, и ша.

Ухорсков опять подошел ко мне. Он сказал шепотом:

– Приходи вечером на газетный кружок. Председателем тебя выберем. Ты боевой стал.

– А раньше-то ты меня знал? – удивился я.

– И очень ясно, что знакомый был, – отвечал Ухорсков. – Ты вот меня только не признал. А я, помнишь, вам таз лудил, ведро починял. Фектистка я. Теперь в детдоме живу. У хозяина струмент реквизировал. И зажигалки делаю. Хочешь, тебе пистолетом сделаю? Чик – и огонь.

– Я некурящий.

– Ну, бандитов пугать пригодится.

Я смотрел на высокого, уверенного Ухорскова и с трудом узнавал в нем робкого ученика жестянщика. Неужели же это тот самый Фектистка, на тощей спине которого мы когда-то впервые разглядели знаки различия между людьми, делающими вещи и имеющими их? У него теперь фамилия была!

На улице, у выхода из библиотеки, меня поджидал комиссар.

Он взял меня под руку.

– Послушай, – сказал Чубарьков равнодушно, – эта самая… товарищ Дина… она тебе кто? Сестра, что ль?

– Ну, сестра, – отвечал я сурово. Но, чувствуя, что это нечестно, добавил в подветренную сторону, чтобы комиссар не слышал: – Двоюродная…

– Образованная, видать, – с неожиданной грустью сказал комиссар.

– Еще как образованная! – расхвастался я. – Почти высшее учебное чуть не окончила.

Комиссар вздохнул.

Нет! Меня не избрали председателем газетного кружка. Динка сказала ребятам, что я еще не вполне сознателен, люблю мечтать о всяком вздоре и еще чего-то там такое… Этого я уж никак не ожидал от нее!.. И председателем избрали Клавдюшку. Да, да! Ту самую Клавдюшку, которая принималась в швамбранские войны только на роли пленной.

– Я, ребята, знаю, о чем товарищ Дина говорит про Лельку, – заявила коварная Клавдия. – Он все еще про одну страну воображает… Швамбрания, что ли. Играют так. Они и меня в плен садили. Только в этом теперь интересу мало.

Ребята поглядывали на меня насмешливо, но дружелюбно.

Никогда я еще так не стыдился своей Швамбрании. Динка улыбнулась.

– Ну, Клавдюшка, – сказала она, – роли, видно, переменились. Ты у нас нынче командирша и давно выбралась из всех пленов. А Леля все еще в плену швамбранском… Эх ты, братишка, кузнечик мой!..

Следовало бы, конечно, гордо встать и покинуть это сборище насмешников. Но Швамбрания показалась мне в эту минуту более сомнительной, чем когда-либо. Я почувствовал, что не смогу найти ни одного слова в оправдание игры. Она становилась явно ненужной, навязчивой и стыдной, как привычка, от которой хочешь отучиться. Клавдя, председательница, подошла ко мне.

– Ты не сердись, – сказала она, – не надо. Лучше «чур не игры»! Выходи из плена!

Она стояла рядом со мной, худенькая и задорная. Ни в какой Швамбрании она не нуждалась. Это было ясно. И я зачеркнул в нашей описи мирового неблагополучия пункт третий, последний, о «безземельных ребятах». Мне захотелось быть одного подданства с Клавдией. Я остался.