Я подошла к самому вагону. Смирный, огромный и печальный, поглядывал на меня сверху Джумбо. «Милый толстокожий носач, – хотелось сказать мне, да я бы и сказала, если бы рядом не стоял этот насмешливый бородач, – вот и тебя спасают. И тебя повезли невесть куда. А может быть, ты попадешь в Туркмению. Тогда, если увидишь Амеда, протруби ему салют от меня. Очень хорошо, что тебя увезли, а то ты слишком заметный объект… Вон по тебе можно ходить, как по крыше. И зря ты маскируешься под аэростат. Это еще хуже! Нет, очень хорошо, что тебя эвакуируют, или перебрасывают, – словом, спасают. Будь, Джумбо, будь! Слоны нам тоже нужны…» Если бы тут был Ромка, он, конечно, непременно сострил бы: «Нужны ли слоны при социализме?» – «Нужны, конечно, нужны», – тотчас же ответила я сама себе и дала слону яблоко, оказавшееся у меня в кармане. Слон вежливо и неслышно взял у меня с ладони своим огромным хоботом яблоко и бросил его в отвисший рот. Огромные уши его шевельнулись, словно грузовик распахнул дверцы кабины. И долго, благодарно топчась, мне кивал сверху ласковый крутолобый московский слон.

После встречи со слоном, едва мы вернулись к себе, начались рассказы о животных, о дальних странах, о путешествиях. Настроение у всех улучшилось. До обеда не было ни одной ссоры. Но уже перед самым обедом случилось происшествие, которое в нашем налаженном дорожном мире все перевернуло вверх дном.

Началось это с того, что Галя Урванцева показала свой альбом с открытками «Виды Москвы». Все, притихнув, любовались знакомыми зданиями столицы, ее улицами. Игорь тут же придумал игру. По нижней полке разложили открытки, изображающие родные московские места. И надо было назвать, каким трамваем следует ехать, скажем, к Химкинскому речному вокзалу, или от Университета к Планетарию, или от Парка культуры и отдыха имени Горького на стадион «Динамо». Разрешалась пересадка на метро и троллейбус. Такси не брали в игру. И долго совершали воображаемые поездки по своему городу мои москвичи…

Чтобы не отстать от подруги, Люда Сокольская вытащила из чемодана собранный ею гербарий и коллекцию крымских камешков и ракушек. Театрал Дёма Стрижаков показал бережно хранимую на дне баула программу спектакля «Синяя птица» в Художественном театре. Витя Минаев продемонстрировал математические фокусы по книжке «Веселый час». Вообще все хвастались своими сокровищами, вывезенными из Москвы в эвакуацию. Дошла очередь до Игоря. Он показал сперва свою знаменитую коллекцию зенитных и бомбовых осколков. (Теперь я поняла, почему у него был такой тяжелый вещевой мешок.) Потом он открыл тетрадь, где были наклеены вырезанные им из разных журналов знаки и марки всех автомобилей мира. Все восхищались этой коллекцией. Тут были и наши советские и всевозможные «паккарды», «бьюики», «роллс-ройсы» «гудзоны», «ханомаги», «испано-сюизы».

Затем, чтобы окончательно сразить нас, Игорь вытащил свою самую заветную коллекцию. Он редко кому ее показывал. В большом альбоме в особых гнездышках сидели пестрые, разноцветные конвертики с безопасными бритвами. Игорь собирал их везде, где только мог. Тут были и «Красная звезда», и «Стандарт», и «Экстра», и «Интом», и немецкая бритва, привезенная отцом, капитаном Малининым, который знал страсть своего сына.

– А вот тут у меня, видишь, пакетик, синенький с золотом, – объяснял увлеченный Игорь. – Тут у меня самая лучшая бритва была. Я ее выменял на три марки: две норвежские, одна – Гваделупы. Называется «Золотой жилет». Это последняя модель…

– А ну вынь, покажи, – попросил Дёма.

– Да потерял я где-то. Куда девал, не помню. Искал, искал перед отъездом, да уж некогда было, так и бросил. Вот только конвертик остался. А жаль, красивая была! Внутри золотая, по бокам черная, а в середине не три дырочки, а щелочка так прорезана фигурно…

– Вот такая? – громко сказал Витя Минаев и протянул руку. На ладони его лежало треснувшее, немножко заржавевшее, но еще сохранившее свои блеск лезвие, золотистое, с узенькой продольной фигурной прорезью. – Эта? – спросил Витя.

– Эта, эта! – обрадованно закричал Игорь. – Где ты нашел?

– Где нашел? – с особым выражением произнес Витя и оглядел нас всех. – Там нашел, где ты потерял. На острове нашел. У самого берега!.. Там нашел, где ты нашу лодку от причала отрезал…

Сперва Игорь покраснел, а потом кровь отхлынула от его щек, и он стал совсем белый. Тоненький, прямой, с поднятыми плечами, он вытянулся перед Виктором и смотрел на него огромными серыми глазами, полными негодования. Потом он сразу как-то обвис. Беспомощным взором потянулся он ко мне, и я невольно опустила глаза, чтобы не видеть этих растерянных, смятенных взоров из-под пушистых ресниц, на которых блеснула слеза. Что я могла сказать?

– Он, он, определенно он! – настаивал Витя. – Ведь твое лезвие? Да? Твое? – напирал он на Игоря. – Признаешь? Значит, ты!

– Честное вам даю пионерское, ребята, я…

– Ну, объясни нам, Малинин, – вмешалась я. – Ты что-нибудь знаешь, но не хочешь сказать? Скрываешь?

Игорь молчал, опустив голову. Слезы текли по его щекам. Но он еще силился скрыть их, удержаться и не заплакать.

– Я не знаю… – выдавил он, – ну, я не знаю… Сима… Ну честное же слово…

– Но ты был там, на берегу, ночью?

Последовало длительное молчание. Игорь всхлипнул:

– Ну, был… Только это вышло совсем…

– Сразу видно, что он! – закричали девочки.

– Ничего не видно! – возмутился Игорь. – А если уж хотите обязательно знать, так я вам могу сказать, что тогда лодку с острова я упустил…

Он остановился, сам перепуганный вырвавшимся словом. Но было уже поздно. И он сам понял это.

– Я ее ночью отвязал. Да! Я!

Ребята были так поражены, что только рты разинули.

– Зачем же ты это сделал, Малинин? – как можно спокойнее спросила я.