Получив направление на лесной склад, он ушел, по дороге хитро двинув клочкастой бровью в сторону повеселевшего Незабудного.

Тут позвонили еще с какого-то строительного участка и, видно, чем-то обрадовали председательницу, потому что она вдруг повеселела и сказала в трубку:

– Вот это разговор! Вот это как музыку слушать. Спасибо тебе, товарищ Андрюшин, за всех спасибо! Хорошо. Завтра же назначим комиссию на приемку. Порадуете людей. Сразу же, если все в порядке, заселять будем.

Она не успела положить трубку, как кто-то, видно, уже подсоединился. Потому что Галина Петровна закричала: – Что, что? Из радио… Так я же вам послала свой текст. Нет, насчет нового городского парка это извиняйте. Не стану. Рано еще говорить про то. Я пустыми бочками греметь не привыкла. Да. Уж как хотите.

Пришла потом маленькая веселая старушка и подробно рассказывала о том, как Галина Петровна помогла ей жильем, и как ей теперь хорошо живется на новом месте, и какие тут аккуратные соседи, не то, что те, вредные и нахальные, с которыми она жила прежде на Поселковой.

– Так чего ж тебе еще требуется, бабушка?

– Поблагодарить тебя требуется. Только всего! Ты не думай, я в черед к тебе на прием записанная. Я с той недели еще записанная. Пришла-таки просто сказать, что спасибо тебе. Я за тебя как на выборах голос отдавала, то и хочу сказать: не зря. Нет, не зря, Галина Петровна. И вот мой весь тебе разговор. Потом явился сухонький пожилой гражданин в тюбетейке, с острой седоватой бородкой на румяном и подвижном лице. Загремел листами толстой, свернутой в трубки бумаги. Он прижимал эти трубки к себе, разворачивал их, как гармонь, и то наступал на председательницу, то отбегал назад, показывая то, что было начертано на этих листах. И Галина Петровна, встав со своего места, принимала иногда у него листы, отходила с ними к окну, чтобы посмотреть лучше, на свету.

– Ну спасибо вам, Илларион Петрович, – приговаривала она. – Поставим в среду же на президиуме. Да, я думаю, всем понравится. И, ей-богу, прямо не верится. Неужели у нас в Сухоярке такая красота будет?.. Артем, подойди-ка сюда, полюбуйся. Погляди только, какой через год-другой наша Сухоярка станет. Видишь проекты? Вы познакомьтесь, кстати. Это скульптор наш. Илларион Петрович Скородумцев. Это он Гринин памятник лепил, что перед школой стоит.

– Товарищ Незабудный, если не ошибаюсь? – оживился скульптор. – Очень приятно. Вы, слышал, самого Григория Богдановича в далеких краях встречали?

– Было дело.

– Ну как считаете? Как на ваш глаз? Справился? Ухватил я в основном? Мне ведь хотелось передать вот этот характер поразительный.

– В точности, – глухо проговорил Незабудный. – В аккурат, как живой. Я как подошел, глянул, так меня ровно молнией прожгло. Вылитый!

Скульптор со всех сторон восхищенно оглядывал исполинскую фигуру борца и наконец не удержался:

– Эх, товарищ Незабудный… Артем Иванович, если не ошибаюсь? Вот если бы вы согласились… Мне большая фигура заказана для будущей набережной, где у нас водохранилище будет. Вот здесь намечено!.. – Он развернул один из листов, показал пальцем. – Эх, если бы вы разрешили с вас! О лучшей натуре и мечтать нечего. Из бронзы отолью. На века, так сказать.

– Нет, – Незабудный качнул своей могучей шеей, – спасибо вам. Повременим покамест с бронзой, я покуда из своего собственного материала еще покрасуюсь. Вот помру, тогда уж и отливайте из бронзы. Если, конечно, потребуется…

Долго длился прием у председательницы. Часа два, не меньше. Под конец пришла когда-то, верно, красивая, очень прямо державшаяся дама с мертвенным, увядшим лицом под полями старомодной шляпки с цветочками, и цветы тоже выглядели завядшими. Она заявила протест против переноса на новое место части кладбища. У дамы там был похоронен муж – инженер, всю жизнь проработавший на шахте в Сухоярке. Дама прижимала платок к виску и говорила с тихой, но назойливой обидой о том, что надо уважать память людей… И надо уважать чувства близких.

– Я и чувства уважаю, гражданка, – тихо сказала ей Галина Петровна, – и людей привыкла уважать, и еще до того, как они покойниками стали. Ясно? Знала я вашего супруга Евгения Дементьевича… Очень был хороший инженер. И мы, шахтеры, всегда его уважали и ценили. И, поверьте, не тревожили бы мы его праха. Но ведь ему-то все равно сейчас, где покоиться. А нам надо живых людей расселять, новое жилье возводить. Жилье! Понимаете вы это? Место, где людям жить! Ведь вода идет. Сколько кварталов на снос!.. А что ж худого, если мы перенесем могилку Евгения Дементьевича на новое кладбище?

– Вам этого не понять, – сухо сказала дама. – Вам все эти понятия чужды. Что делать!.. А ведь я и квартиру сменила, чтобы быть поближе там… Чтобы каждый день могла ходить… Где вам это понять!

Галина Петровна встала, перегнулась через стол и внимательно вгляделась в лицо посетительницы.

– И это кому же вы все говорите? – почти шепотом произнесла она. – Вам на автобусе не больше десяти минут ехать туда, на новое место. Пешком если, то и тогда полчаса не потребуется. А до могилы, где у меня сын… до той могилы, мне самой дорогой… тысячи километров. А десять лет с лишком я и не знала даже, где она. Вот спасибо, человек нашел… Только на другом краю света. А вы мне такое говорите! Нет уж, видно, не понять вам! Посетительница тоже встала.