Секция соулбилдинга располагалась в районном доме творчества, на улице Пионерской, возле старых прудов и старой же телевизионной мачты.

Пруды давно заросли мхом и представляли собой зеленую выпуклую губку, на которой можно было прыгать, как на батуте. Мачта была построена лет двести назад, но держалась до сих пор, хотя и пришла в серьезное безобразие. Тросы, которыми она удерживалась в равновесии, обросли лишайниками, сама мачта проржавела, на ее верхушке свили гнезда вороны и облака, издали мачта походила на очень худую ведьму. Да, пожалуй, что так, на ведьму. Особенно когда поднимался ветер и начинал гудеть в гнутых фермах, и казалось, что ведьма потихонечку плачет. Дом творчества давно собирались перенести, но в городе не было подходящего здания.

Сегодня мачта не выла, так, немного вздыхала, тоскливо, протяжно. Я подумал, что башня тоже хочет умереть. Упасть и больше не мучиться в этой бесконечной сырости и мгле, стать мертвым железом, просочиться с водой в земные глубины.

Я послушал эти вздохи, потом направился внутрь дома творчества.

Раньше я здесь не очень часто бывал, с классом иногда приходили посмотреть. Строение большое, масштабное, с колоннами, раньше называлось дворец, сейчас просто дом. Потому что колонны посрубали, где до половины, где под корень, обломки торчат, как выбитые зубы. Штукатурка облупилась почти вся, из-под нее выглядывают красные кирпичные язвы, крыша кое-где просела. Не дворец. Но работает.

Работает, да, секции, кружки, студии, все как раньше. Конечно, раньше сюда пускали лишь молодежь да подростков, а теперь всех, кто может дойти и кто хоть чем-то интересуется. Я, помню, собирался тоже в какой-то кружок записаться, сейчас уже и не вспомню, приходил, интересовался, но не записался, конечно. Я толкнул дверь, и она скрипнула совсем по-старому, узнал этот звук, время прошло, а дверь до сих пор не смазали.

И в фойе тоже пахло так же, как… Сколько-то лет назад. Опилками, сыростью. Места тут было много, и его использовали – вдоль стен стояло оборудование, с помощью которого можно было заниматься творчеством. Тут были спортивные снаряды, токарные станки, кинокамеры, музыкальные инструменты разных видов, костюмы старинные, фонари, печатные машинки и еще тысяча всяких приборов и приспособлений. Некоторые в хорошем состоянии, другие так себе, третьи в руинах, видно было, что с ними работали усердно и безжалостно. Внимание мое привлекла толстая, причудливо свернутая в улитку медная дудка, и я не мог долго вспомнить – это так полагается или кто-то перестарался, на ней играя.

Пока я раздумывал над этим вопросом, ко мне подошел вупер средних лет, без стеснения лысый, когтистый, в просторном джинсовом комбинезоне.

– Пришли записываться? – поинтересовался он.

– Да… То есть нет, я вместо. Мне на соулбилдинг.

Вуп взглянул на меня с интересом, точно такой, как я, не мог на соулбилдинг ходить, а потом сказал:

– Это на третьем этаже. Проводить?

– Я сам.

– Только в сушилку загляните, пожалуйста.

Я заглянул в сушилку, и за три минуты промышленная тепловая пушка вытянула из моей одежды всю лишнюю влагу. Пушкарская старушка выдала мне каучуковые калоши и напомнила, где лестница.

Лестница была освещена, что у нас встречается редко, а тут на каждый пролет по две лампочки, и не какие-нибудь там бледнолицые, а нормальные, стоваттные. Я не спеша поднялся на третий этаж и вышел в коридор. Вдоль него располагались потертые черные двери с массивными ручками, на дверях были номера, однако я совсем забыл спросить, в какой комнате располагается секция соулбилдинга. Поэтому я стал проверять поступательно, заглядывал в каждую дверь.

За первой дверью сидело довольно много вуперов, они рвали газеты и книги, а из обрывков сосредоточенно склеивали что-то большое, кажется, снеговика.

В следующей комнате был кружок чтения. Вдоль стен высились книги как в стопках, так и в стеллажах. А еще в странных конструкциях, свисающих с потолка. Книги, висевшие в них, походили на добытую охотниками дичь, были растрепаны и свисали гроздьями. Под этими гроздьями располагались немногочисленные чтецы на крайне неудобных высоких трехногих табуретках. Это неудобство, насколько я понял, было предназначено для того, чтобы чтецы не впадали в аут, пусть они лучше падают с табуреток.

А вообще чтецов я уважаю, читать не так легко, как может показаться на первый взгляд.

Комната номер триста двенадцать пахла железом. За блестящими железными столами сидели вуперы разных лет и с разной степенью сосредоточенности изготавливали из железа самолеты. Кто выпиливал напильником, кто резал ножовкой, а кто вырубал долотом. Видимо, это была секция авиамодельного спорта. Я представил, как выглядят состязания по этому самолетному спорту: вупыри собираются на поле и швыряют свои аэропланы вдаль. Серьезно все это выглядит.

За дверью триста четырнадцать усердно точили топоры. Не знаю, что это был за кружок, спортивного топоризма, или метания топора в цель, или еще какой, где требовались топоры, но точили, как мне показалось, с азартом. На секунду я подумал, что это и есть соулбилдинг, возможно, точение топора как раз развивает душу, возможно, это какое-то упражнение для стимуляции душевной сферы. Но в следующую секунду я был уже разочарован – показался руководитель кружка, весь в стружках, с кривой табуреткой в руках. Табуретка эта была выполнена на редкость грубо и коряво, но все-таки угадывалась, видимо, эта табуретка была изготовлена с помощью топора. Это оказалась не секция топоризма, это оказался столярный кружок.

Соулбилдинг обнаружился за дверью триста семнадцать.

Я сразу понял, что это он. Дверь была открыта, из-за нее раздавался смех. Нормальный. Человеческий. Я толкнул ручку и вошел.

Комната была большая и светлая. Под потолком и во всех углах горели особые скандинавские лампы, точно воспроизводившие гамму солнечного света, популярная штука, но редкая. Популярная потому, что только так можно посмотреть на солнце, редкая потому, что завод по производству ламп маленький и потребности не покрывает. От ламп было тепло и уютно, мне сразу захотелось сесть в плетеную мебель, я огляделся и обнаружил, что такая есть – в левом углу стояла плетеная кушетка, и я быстро на нее сел. На меня особо внимания не обратили, так как все были увлечены смеянием.