Царица сказала ему несколько ласковых слов и подвела ему детей, чтобы он благословил их; после того она просила его молиться, чтобы Бог даровал ей еще сына.

— За великого государя и за тебя, царица, я молюсь ежечасно, да продлит он ваши дни в счастии и радостях.

Этим окончился торжественный прием патриарха.

На обратном пути народ также восторженно провожал Никона в его подворье и только удивлялся одному: почему его не повезли в патриаршие палаты.

Казалось, мир и согласие водворились между бывшими друзьями, но это была тишь перед бурею.

С обращением Никоном своего подворья в странноприимный дом, где он сделался простым слугою, встречавшим пришельцев с кротостью и омывая им ноги, открылось для народа его убежище, и он с самого утра осаждался уже посетителями.

Москва заговорила о необходимости возвращения Никона на патриаршество, и в народе толковали, что-де все это боярские ухищрения.

Бояре испугались этого ропота, отчасти же боялись, что и царь не устоит и вернет свою милость Никону; вот они и решились на новую клевету: странноприимный дом они представили государю как вертеп пропаганды против правительства и в доказательство приводили показания каких-то странников, которых патриарх будто бы спросил:

— Что, война с Польшею еще не кончена?

— Нет, — отвечали те.

— Как, — воскликнул тогда будто бы Никон, — еще и теперь производится братское кровопролитие?

И вот на третий день после приезда Никона в Москву явился к нему вновь Алмаз Иванов.

— Царское величество велел тебе ехать в Колязин монастырь, и не сопротивляйся, чтобы не было большого смятения…

— Если не угодно, — обиделся Никон, — царскому величеству пришествие наше, мир и благословение наше, — так мы пойдем в наш Воскресенский монастырь, а в Колязин монастырь я не пойду.

В ту же ночь он выехал обратно в свой «Новый Иерусалим».

Отсюда он стал просить, чтобы ему возвратили хоть одежду его, оставшуюся в патриарших палатах, но ответа не получил.

Положение его в монастыре сделалось невозможным: нужда и голод разогнали большинство монахов, и Никон написал в Москву, прося разрешение переехать в Крестный монастырь.

Он получил это разрешение и к зиме выехал туда.

Предсказание Никона сбылось. К зиме получились в Москве добрые вести: Юрий Хмельницкий нападением своим на крымские улусы заставил хана отступить восвояси, оставив только Выговскому пятнадцать тысяч человек, но он при этом выжег и истребил на пути своем несколько городов, местечек и сел. В Малороссии же господствовали междоусобицы, и казаки резались с казаками: правая с левою стороною. Правая, во главе с Беспалым и Юрием Хмельницким, была на стороне царя; а левая с Выговским против него.

Борьба шла ожесточенная и кровавая, и брат на брата восстал; поляки же могли прислать Выговскому только полторы тысячи человек с коронным обозным Андреем Потоцким.

О том, в каком положении была тогда эта прекрасная страна, рисует донесение королю Потоцкого:

«Не извольте, — писал он, — ваша королевская милость, ожидать для себя ничего доброго от здешнего края. Все здешние жители (т. е. западной части Украины) скоро будут московскими, ибо перетянет их Заднепровье, и они того и хотят и только ищут случая, чтобы благовиднее достигнуть желаемого. Одно местечко воюет против другого, сын грабит отца, отец сына. Страшное представляется столпотворение. Благоразумнейшие из старшин казацких молят Бога, чтоб кто-нибудь: или ваша королевская милость, или царь, — взял их в крепкие руки и не допускал грубую чернь до такого своеволия».

Потоцкий говорил правду: едва гетман Выговский, после уничтожения нашей кавалерии, удалился в Чигирин, как полковник его Цецура успел склонить на сторону царя еще четырех полковников.

Потоцкий, видя критическое положение Выговского, пригласил его к себе в лагерь под Белую Церковь.

Казаки бросили тогда Выговского и собрались к Юрию Хмельницкому в количестве более десяти тысяч.

Татары ушли тогда из Чигирина восвояси, бросив Выговского на произвол судьбы.

К 20 сентября Хмельницкий, соединившись с полковниками Чигиринским, Черкасским и Уманьским, направился к Белой Церкви, а Потоцкий и Выговский отступили к Хвостову.

Казаки послали к Потоцкому просьбу, чтобы он уговорил Выговского сложить булаву на раде.

Потоцкий встретил посольство бранью и выгнал от себя.

Тогда казаки пустились на хитрость: они послали двух полковников и брата Выговского к нему, Выговскому, уверить его, что войско останется верным Польше, лишь бы он возвратил булаву и бунчук.

Потоцкий на это согласился, и полковники со значками гетманского достоинства возвратились к Хмельницкому и, когда регалии были внесены в раду, они тотчас вручили их Юрию, с пожеланием счастливого гетманства.

Но еще до этого князь Трубецкой успел пройти в Переяславль, и всюду его встречали со святыми иконами и пушечною пальбою.

Заняв город, он послал к Юрию Хмельницкому грамоту, чтобы тот явился к нему.

Недели две они переписывались, и наконец — под условием, что заложником должен быть Бутурлин, — Юрий Хмельницкий решился переехать в Переяславль.

С гетманом поехали обозный Носач, судья Кравченко, есаул Ковалевский да полковники Одинец, Лизогуб, Петренко, Дорошенко и Серко; кроме того, из каждого полка сотники и казаки.