Несколько дней спустя государь был в селе Хорошове, и явился к нему бывший раскольничий прототип, а теперь чернец Неронов.

Неронов поносил Никона позорным образом, но государь его не слушал и отослал от себя.

7 декабря в приделе Евдокии после заутрени Алексей Михайлович имел какой-то тайный разговор с Ординым-Нащокиным и с Артамоном Алексеевичем Матвеевым, будто бы в таком смысле, что возвращение Никона было бы желательно, но он боится бояр, которые будут стыдить его за слабость, — причем он прямо высказался, что при тогдашних затруднительных обстоятельствах один Никон своим умом вывел бы их на путь.

Так как Нащокину в это время предстояло посольство для заключения со шведами мира, то он повидался с Зюзиным и сказал:

— Хорошо было бы, если бы к моему посольству был и патриарх, — а у государя на патриарха гнева нет.

— Так я отпишу патриарху, — молвил Зюзин, — пущай в Москву приедет.

— Хорошо, — ответил Нащокин, — если Никон послушается тебя; кабы-то Господь Бог церковь умирил.

В тот же день к Зюзиной приехала царевна Татьяна. О чем они говорили, неизвестно, но когда царевна уехала, Зюзин написал с поддиаконом Никитою письмо Никону и получил его ответ, и обратно письмо его, Зюзина. Зюзин писал вторично и снова получил ответ; наконец, он написал ему третье письмо, и поддиакон передал ему только следующие слова Никона:

«Буди в том воля Божия; сердце царево в руце Божией: я миру рад».

Всю переписку Зюзин сжег; у Никона же оставалось только последнее его письмо.

Стояла морозная и звездная ночь с 17 на 18 декабря, и во время заутрени подъехало к Московской заставе несколько саней.

— Кто едет? — закричали сторожа.

— Власти Саввина монастыря, — был ответ.

Поезд прямо направился в Кремль.

В Успенском соборе шла заутреня, и в церкви находился митрополит Ростовский Иона.

На второй кафизме у подъезда что-то застучало и зашумело, — отворяется дверь и входит торопливо толпа монахов, за ними несут крест, а за крестом величественно вступает патриарх Никон.

— Перестань читать, — повелительно произносит он, обращаясь к поддиакону, читавшему псалтирь.

Воскресенские монахи, приехавшие с Никоном, запели!

«Исполаэти деспота»!.. и потом: «Достойно есть»…

Пение слушал он, стоя посреди собора. Когда оно кончилось, он обратился к соборному диакону, приказывая ему говорить ектению. Служба началась, а он пошел прикладываться к образам и св. мощам.

Потом, проговорив молитву «Владыко милостиве», он велел позвать к себе под благословение митрополита Иону. Тот подошел, за ним протопоп и все духовенство.

— Поди, — сказал Никон митрополиту, — возвести великому государю о моем приезде.

Митрополит отправился с успенским ключарем Иовом.

Они нашли государя у заутрени, в церкви св. Евдокии.

— В соборную церковь, — произнес взволнованным голосом митрополит, — пришел патриарх Никон, стал на патриаршем месте и послал нас объявить о своем приходе тебе, великому государю.

Царь обрадовался и смутился.

Доброе сердце его подсказывало ему: идти тотчас в собор, но самолюбие удерживало: если он пойдет туда, все скажут, что это он устроил возвращение Никона и что этим он признает себя виновным перед патриархом. Лучше собрать совет из близживущих архиереев и бояр.

Послал он за Родионом Стрешневым, Алмазом, за Никитою Одоевским, Юрием Долгоруким и Матвеевым, а из святителей он потребовал митрополитов Павла и Паисия — словом, всех врагов Никона.

Забегало и засуетилось все во дворце, даже терем весь взбудоражился, — точно или вся Москва горит, аль ворог явился под стены столицы.

Бледные, встревоженные явились и бояре, и святители к царю, и все недоумевали:

— Явился-де Никон прямо в собор и сел на патриаршее место… До рассвета не далеко… Да ведь и во всякое время он может велеть ударить в колокола… Все сорок сороков подхватят, и вот — вся Москва, как один человек, подымется и явится к собору, и поведут его в патриаршие палаты и посадят его прямо на патриарший престол… Будет смута… уцелеют ли головы всех его врагов… да и сам царь в опасности.

Так думали бояре, так и стали ему нашептывать. А грек Паисий и Павел, те только разводили руками и повторяли бессмысленно:

— Ах, Господи!.. Ах, Господи!..

Царь велел боярам отправиться в собор и просить Никона выехать обратно в «Новый Иерусалим».

Но бояре в соборе грубо и дерзко обратились к нему:

— Ты оставил патриарший престол самовольно, обещался вперед б патриархах не быть, съехал жить в монастырь, и об этом написано уже ко вселенским патриархам, а теперь чего в Москву приехал и в соборную церковь вошел без совета всего освященного собора? Ступай в монастырь по-прежнему.

Никон понял эти слова как недоразумение и возразил кротко: