Неистовствовали гилевщики.

У Рыбной, близ моста, встретились им стрельцы и многие земские головы.

— Куда? — крикнули те.

— Бить изменников дворян, — отвечали гилевщики.

— Назад! — крикнули стрельцы. — Надобно и ту беду утушить, которую завели, а не вновь воровство заводить… А кто нас не послушает, того в Волхов с моста. Ступайте лучше в земскую избу, нужно к царю выборных послать.

Все поплелись назад к земской избе; выборные головы были уж налицо. Здесь и порешили: отправить в Москву с дарами и челобитней трех посадских, двух стрельцов и одного казака.

Главным же посадским был в посольстве Сидор Исаков.

Но прежде, нежели это посольство попало в Москву, там переполошились, когда было получено царем письмо от Никона, и немедленно же выслан туда послом дворянин Соловцев.

Соловцев торжественно въехал в Новгород и отправился прямо на митрополичий двор.

Воевода тотчас оповестил по городу, что приехал царский посол и чтобы собраться гилевщикам в земской избе для выслушания царской грамоты.

Жеглов собрал товарищей и главных гилевщиков в земской избе; первый приехал воевода, князь Хилков, но его хотя и впустили туда, но заставили стоять.

Соловцева встретили с почетом, усадили под образа.

Соловцев поклонился во все стороны и, стоя, передал миру царский поклон и вопрос о здоровье и жалованное слово; потом он прямо приступил к делу и объяснил всю предосудительность смуты.

Затем он прочитал вслух царскую грамоту. Когда он кончил, и гилевщики увидели, что на словах Соловцев передал только то, что было уж написано в грамоте, они зашумели и стали придираться. Раздались голоса:

— Ты почему ведаешь, что в государевой грамоте написано?

— Грамота воровская!

— У нас воров нет, все добрые люди, а стоять будем заодно, за государя…

— Грамота не государева, вольно вам написать хоть сто столбцов.

Воевода Хилков тогда обратился к Соловцеву:

— Батюшка-кормилец, когда они государевым грамотам не верят, то чему же больше-то верить? Нам здесь неуместно и идем к преосвященнейшему, он в Софии.

Соловцев отправился в Софию к Никону.

Никон потребовал в собор всех гилевщиков.

Они явились в церковь. Никон вышел к ним в полном облачении и с крестом и начал уговаривать мятежников слушаться царского указа и его посла и повиниться в своих винах.

Гилевщики закричали:

— У нас никаких воров нет…

— Государю не виноваты и вины нам государю приносить не в чем.

И с этими словами гилевщики ушли из церкви.

— Грамота воровская.

— Соловцев не дворянин думный, а человек боярина Морозова.

— Надобно его задержать до тех пор, пока наши челобитчики из Москвы поедут поздорову.

Жеглов отрядил несколько стрельцов задержать Соловцева и с другими гилевщиками отправился в земскую избу. Здесь составлена была запись: против государева указа стоять заодно. Силою, побоями и заключением в тюрьму начали заставлять гилевщики руку прикладывать всем новгородским жителям.

Смута явно приняла вид мятежа против правительства. Пошел клич по Новгороду:

— Воевода, князь Хилков, изменник, хочет Новгород сдать немцам по приказу Морозовых; взял посул у шведского посланника четвертную бочку золотых, из пороховой казны зелье все выдал немцам, надобно у него новгородскую печать и казенные ключи взять, земскую казну осмотреть и по Каменному городу пушки расставить на случай прихода шведов.

Но этот клич не производил уже того действия, как того ожидали гилевщики; мужество Никона и его проповедь расположили к нему сердца всех благомыслящих людей, а Каменный город, в котором жили лучшие люди Новгорода, готов был умереть за него.

Увидели гилевщики, что с каждым днем дело их слабеет и что даже без царских ратных Никон и воевода сделаются вскоре настолько сильными в народе, что дело их погибнет.

Нужно было принять какие-нибудь решительные меры.

Собрал Жеглов всех голов земских и стрелецких, призвал тоже площадного подьячего Нестерова и его сына Кольча.

Стали рассуждать, как бы выдумать что-нибудь такое, что бы вовлекло в гиль весь Новгород.

— Выдумал же ты, — обратился к подьячему Жеглов, — как устроить первый сбор, устрой снова смуту. А от мира будет тебе вновь милость и награда.

— А что дадите? — спросил подьячий.

— Что спросишь, только по-Божьему.

— А то, что за первую гиль.

— Хорошо, только говори скорей… Видишь, мир в сумлений.

— Повезу я ночью тридцать бочек золы, с сыном-то Гаврюшкой, в лес, за Новгород. А после Благовещения, на третий день, мы и закричим на площади у земской избы: Морозов селитру немцам отпустил и спрятал в лесу, а там немцы приедут и заберут. Вот гиль готова.

— Ай да молодчина, площадной! — заголосили гилевщики.