Шрифт:
Мелькнули баушкины глаза – бледно старческие, с узким, как у кошки, зрачком и голос тихий, далекий:
«А пашни, батюшка, там без счету – духмяныя да тучныя, а в ночныя часы ходят без счету стени17 пучеглазыя да клыкастыя.
А продаст твою душу степь шайтану за стог сена… А, Петрунька?…»
Инженер вздохнул и сказал:
– Стени пучеглазыя да клакастыя!..
Хотел собрать разбегающиеся мысли в крепкий колющийся комок, чтобы направить туда, куда хотел, и не мог.
На лбу и висках выступила обильная испарина. Концы пальцев ломило.
Инженер рассмеялся коротким, сиплым смехом и с недоумением ощутил после прилив в груди тоскливой струи.
Отовсюду – из степи, из камней памятника, из плещущего за лугом Иртыша – протягивались за чем-то спрятанным и забытым в его душу, ее, духмяной степи, мягкие и нежные пальцы.
И в мозгу уже страшным сгустком рождалась ужасная своей простотой мысль…
…Лицо же словно закрывали запашистым и милым платом. Будто в теплую приятную воду, как в младенчестве, опускали…
И подскочило опасение – голенькое, щупленькое, противненькое:
– Тебя взять хотят!
Инженер укусил губы и, с трудом выпуская буквы, сказал внесознательно:
– Угол падения равен…
И грузной рукой утер вспотевшие веки.
Знакомые слова растопили туманные образы степи духмяной. Становилось по-прежнему скучно, а мир пустел…
– Шалишь, – сказал Янусов. А чем и кто – не добавил.
Ночью не спалось. Тупо болели виски, и ныло под ложечкой. Инженер далеко до рассвета разбудил Алибея и приказал:
– Запрягай.
Алибей, сплюнув, поглядел на (нрзб.) и опять, накрываясь купой18, ответил:
– Рана. Лошадь не наелся.
Янусов возвысил голос:
– Запрягай, скотина!
Алибей засуетился, бормоча:
– Чарайды, пошто матиришса? Сичас.
Когда лошади были запряжены и Алибей повел их на тракт, инженер указал рукой. – Туда…
– Назад? Нига19? – спросил Алибей.
– Вези назад, не понимаешь, дурак!
– Панимам, как ни панимам, разви мы трава? Эый, куды!
Алибей с остервенением вытянул кнутом коренника.
Инженер подумал, как умеют себя держать англичане с туземцами – «не погрубишь», а потом, как бы оправдываясь, сказал:
– Кого я у вас, дикарей, тут не видел? Дернула нелегкая на родину поехать!
Он с удовольствием вспомнил свеженькое личико знакомой актрисы. Разгладил пышную «ассирийскую» бороду – предмет его гордости – и стал выбирать в уме, в какой бы из гостиниц города остановиться.
В трех верстах от становища инженер увидел идущего по тракту человека.
– Кто так рано? – спросил он.
– Огюс кизек собират.
Янусов сказал с неудовольствием:
– Намешал какой-то дряни в айран, ерунда грезилась. Гони.
– Э-э-эй-й… – затянул бесконечную самокладку20 Алибей.
Лошади распластали короткие ноги. Закачало трашпанку. Столбы замелькали.
Огюс остановился, хотел что-то сказать. Скинул мешок было… Трашпанка прогремела мимо.
Полая Арапия*
Сперва увидели крыс.
Подпрыгивая, с тонким писком, похожим на скрип травы, бежали они. От розовой пелены, где начиналось солнце, до конца полей – стремились сероватым, мягким пластом.
Скорчившиеся ветви не хватали, как раньше, высосанную жарой землю. Немо ползли по ветвям лоскутья вороньих гнезд.
Деревья росли из крыс. Из крыс начиналось солнце, и ветер над крысами несся – худоребрый, голодный пес.
Потом из-за неба вылетели птицы с голодными алыми клювами. Заскрипели телеги. Лошади длинными горбатыми клыками хватали и рвали крысиное мясо. Далеко, как пастухи, бежали за серым пластом собаки.
Били мужики крыс палками; лопатами нагребали телеги. Недобитые крысы, как огромные огурцы, сползали на землю.
От окрестных изб подходили телеги – у кого не было лошадей, везли сами на передках. Горшки запахли мясом. Говорили – для вкуса подбавлять в варево березовой коры.
Жирное, объевшееся, вставало на деревья солнце. Тучными животами выпячивались тучи.