Она обвела взглядом полутемную лачугу. Сумеречный свет едва просачивался через узкое оконце.

– Ох, на сердце у меня неспокойно. А где Дар?

– К Пселу пошел ловушку на ночь ставить.

Ярина подбросила в печь сушняка. Дни на дворе стояли теплые, но ночи по-весеннему были холодны, и Белава замерзала, поэтому под вечер жилище протапливали. Заодно подогревали еду, сваренную днем на костре.

Ярина приподняла глиняную крышку стоящего на печи горшка, пробуя похлебку, – и в это время дверь распахнулась. Влетел бледный Дар.

– Сельчане идут сюда… с вилами. Страшно кричат, угрожают. Называют нас ведьмаками.

Ярина выронила крышку из рук, и та, ударившись об угол печи, раскололась на черепки.

– Я так и знала, – простонала Белава. – Сердце не зря чуяло беду. Скорее полезайте в окно, бегите в лес и не выходите, что бы ни случилось.

– Да ты что?! – Ярина замахала на сестру руками. – Никуда мы без тебя не пойдем!

– Ярина, будь умницей, послушай меня: мне не убежать с таким животом. Я и в окно-то не пролезу, а в дверь выйду, увидят, ринутся в погоню, тогда все пропадем. Бегите одни! А за меня не волнуйтесь. Все обойдется…

Никто не тронулся с места.

– Ну же, бегите! Кому говорят! – Белава потеряла самообладание. – Быстрее!

Повинуясь грозному окрику сестры, ребята бросились к узкому проему оконца. Первой пролезла, обдирая в кровь руки, Ярина. Следом потянулся к оконцу юноша.

– Дар, подожди!

Белава подскочила к нему, сунула в руки маленький мешочек с монетами, которые копила всю жизнь. Парень растерялся, глядя на женщину жалобными глазами.

– Иди! Иди!

Она настойчиво подталкивала его, и позднее Дар не мог вспомнить, как он оставил ее и вывалился из окна.

– Идите в Киев, – донеслось из лачуги. – В торговом посаде спросите Веселина… Бегите! Скорее…

Голос Белавы резко сорвался, и она закашлялась. Брат и сестра побежали к темнеющим впереди деревьям. За спиной нарастал жуткий гул толпы.

Ребята скрылись в густом лесу. Белава облегченно вздохнула, но тут же подумала о собственной участи. Она прислушалась и различила грозные крики, раздававшиеся все громче. Схватив деревянную заслонку, женщина заложила окно, как бы отгораживаясь от дикого шума, но в душу уже вцепился мертвой хваткой страх.

Бабушка часто рассказывала, как расправляются недовольные чем-нибудь миряне с ведьмами: топят, зарывают живыми в землю, сжигают. Рассказы были ужасными, но Белава никогда не задумывалась о том, что ими бабушка предостерегала именно ее, будто недвусмысленно давала понять: такое может случиться и с тобой, будь осторожна.

Белава сама себя колдуньей не считала, умея только заговаривать боли и ведая свойства трав. До сего дня никто дурного слова ей не говорил. Она наивно полагала, что сельчане ее уважают и чуточку боятся, ведь она обладает способностями, которые другим не подвластны.

Теперь Белава растерялась: что же надо мирянам? Неужели они настолько кровожадны, что хотят ее смерти? Но за что? Может, выйти, поговорить с ними?

Едва Белава открыла дверь и переступила порог, в нее полетели камни и сухие комья глины. Раздались злобные крики: «Ведьма! Сгинь! В огонь ее! В огонь!»

Она испуганно бросилась обратно в лачугу и захлопнула за собой дверь. Жилище оставалось единственным убежищем от разъяренной толпы.

Защита оказалась призрачной. Сквозь ветхие бревенчатые стены было слышно, как бегают вокруг поселяне. Дверь снаружи подперли. Зашуршал хворост.

Белава, осознав вдруг, что попала в собственную ловушку, кинулась к двери, неистово заколотила в нее кулаками, истошно завопила: «Выпустите меня!»

В ответ – зловещая тишина, и сквозь нее прорвалось потрескивание. Волосы на голове встали дыбом. Белава догадалась, что это: так бывает, когда разгорается хворост.

Женщина зажала уши руками, чтобы не слышать этот душераздирающий звук. Потом, вспомнив, подбежала к оконцу, отшвырнула заслонку, – но окно снаружи тоже чем-то уже закрыли.

Белава заметалась по жилищу, тщетно ища спасения. На глаза попался мешочек с семенами конопли – обманчивое средство забыть действительность. А вдруг поможет принять смерть достойно – в беспамятстве?

Женщина схватила мешочек и стала швырять в горящую печь семена горсть за горстью, пока они не кончились. Закинув в пламя и мешочек, она доплелась до лавки, села и тупо обвела избу глазами, не соображая: то ли потрескивание семян в печи ей слышится, то ли – хвороста снаружи; то ли сладкий дурман плывет от конопли, то ли дым стелется от огня за стеной, проникая сквозь многочисленные щели в срубе.