Я очень хорошо помню этот момент. Тогда я особенно ясно ощутил всю прелесть и чистоту этого десятка лиц, таких светлых, таких умных и таких всесильных, умеющих так спокойно и с таким веселым достоинством решать судьбы своих товарищей и тех многих сотен будущих коммунаров, которые придут им на смену. Я мысленно отсалютовал этим милым очередным командирам нашего коллектива и сказал:

– Вопрос, товарищи, совершенно ясен, и Юдин прав. Нам не нужно ничего придумывать и не нужно падать духом. Через неделю у нас будет свой рабфак, самый настоящий, со всеми правами, и в него войдут не тридцать человек, а половина коммунаров, у нас будет первый и второй курсы. Давайте пока прекратим обсуждение этого вопроса, поручите мне действовать, и через неделю я вам доложу, как обстоит дело…

В совете командиров не закричали «ура», никто не предложил меня качать. Сопин сделался серьезным, это страшно не шло к нему, и сказал:

– Правильно… Так оно и должно быть…

– Ну, что ты понимаешь? – сказала, улыбаясь, Харланова.

– Я не понимаю? – закричал Сопин, но вдруг сразу успокоился. – Это же она понимает, правда же?

Юдин положил руку на колено Сопина и улыбнулся:

– Я думаю, что тут все понимают… Если мы доросли до рабфака, то пускай рабфак будет у нас…

– А разрешат рабфак? – спросил кто-то…

Еще за десять минут перед тем самый вопрос не приходил мне в голову, а теперь я ответил:

– В этом не может быть сомнений. Мы будем хлопотать. Но уже завтра соберем педсовет и приступим к организации рабфака. Считайте это дело решенным…

Акимов осторожно спросил?

– А педагоги наши годятся?

– Годятся почти все, часть, может быть, уйдет, но ведь у нас еще будут и подготовительные группы…

– Конечно, – закричал Сопин, – довольно… Какие там четвертые группы – подготовительные к рабфаку – это правильно…

Поднялся обычный галдеж, всегда сопровождающий нарождение новых перспектив.

Харланова голосовала:

– Кто за это, поднимите руки…

– За что, за это? – спросил Акимов.

– Не понимаешь? – надул губы Сопин. – За рабфак…

Так совершилось открытие рабфака.

Я не обманывал коммунаров. Вопрос стоят с таким математически точным оформлением, что и на самом деле рабфак начал существовать на другой день. Правда, нами были предприняты шаги в соответствующих ведомствах, но сомневаться в том, что нам рабфак разрешат, ни у нас, ни у этих ведомств основания не было. Разрешение еще не было получено, но уже коммунары были разбиты по группам, были приглашены дополнительные преподаватели, составлены планы и приступлено даже к закупке физического кабинета и других пособий.

У коммунаров навсегда осталось впечатление, что рабфак был открыт советом командиров, и это верно. Только его открыли не в заседании десятого ноября 1930 года, а в очень многих напряжениях коллектива дзержинцев задолго и незадолго до этого. Наш рабфак был естественным продуктом всей нашей работы и всей нашей жизни. И так же точно, как никто не может остановить рост усов у юноши восемнадцати лет, так никакая сила не могла остановить наше развитие в рабфак осенью тридцатого года – никакая сила в Советском Союзе, ибо у нас в Союзе таких сил даже по каталогу не имеется.

Решающим обстоятельством в этом деле явилось то, что мы были совершенно независимы в финансовом отношении. Коммуна не жила на смете, мы ниоткуда не получали денежной помощи и ни от кого ее не ожидали.

Первым творческим актом нашей свободы был рабфак, делом важности ни с чем не сравнимой, дававшим нам неизменимые запасы энергии, открывающие совершенно непредвиденные горизонты. Когда мы этот рабфак открывали, мы не чувствовали никакого напряжения, и это дело было для нас естественным жестом проснувшегося сильного человека. Рабфак был открыт одним броском, в котором совершенно органически соединялись и наша воля, и наш разум, и наши стремления. В биологии тоже есть теория мутаций [312] , утверждающая, что в процессе эволюционного развития незаметно и постепенно накопляется тенденция к изменению, которое вдруг реализуется в одном взрывном, революционном явлении, приводящем к новым формам жизни. Так было у нас с рабфаком.

При его открытии мы испытывали только материальные затруднения. Мы должны были все наши нужды покрывать заработком производства, а оно само еще не стояло на ногах как следует. Тогда, в сентябре, мы были еще настолько бедны, что принуждены были обратиться за помощью в ЦКПД [313] – нам дали две тысячи рублей для пополнения физического кабинета.

Мы даже не устроили вечера в честь открытия рабфака – так все это вышло естественно, мы были только очарованы, может быть, были очарованы своей собственной силой.

Очень скоро, уже через месяц, мы перешли от очарования к новым боям и к новым трудностям, сейчас, через год, мы ведем последний штурм казавшихся несокрушаемыми цитаделей, но если бы не было рабфака, мы не были бы способны на это.

Тогда, в сентябре, затрудняло только одно: рабфак – это дорогая вещь, за него нужно платить деньгами, следовательно, нашими нервами, мускулами нашей работой.

Когда-то, в первой молодости, я написал рассказ и послал его Максиму Горькому. Получил от Горького письмо, в котором между прочим было написано: