Дальние острова укрыла ночь, спрятав до рассвета новые синяки, расцветшие на полотне небес. Самый новый не был похож на другие. Более того, вскоре он поглотил остальные – их засосало в его темные недра. Он растекся от горизонта до горизонта, темнее индиго, почти такой же черный, как ночное небо. Этот синяк… это пятно… оно было больше, нежели цвет. Искажение. Какая-то точка в небе всасывала в себя остальное, искажая и перекручивая пространство. Эйдолон с мерцающими глазами сказала, что небо устало и испытывает боль. Она преуменьшила.

Небо слабело. Буреловы не нуждались в видимой картинке. Чернота… они ее почувствовали.

И начали кричать.

Пещеры Кирин были не столько выдолбленной в горах деревушкой, сколь галереей помещений, соединенных коридорами, которые лучами расходились из общего зала. Природа, время и труд человеческих рук превратили пространство внутри горы во что-то исключительное. В чудо. Редкостный геологический феномен – таково было первое впечатление. На самом деле редкостный геологический феномен был отточен руками сотен поколений киринов, следующих простому лозунгу: «Все в ладонях Нитид». Они были просто орудиями богини, и их долг, как они его видели, заключался не в том, чтобы превозносить и возвеличивать себя, а повторять – насколько это в их силах, – сотворенное ею.

Так что мало какой элемент можно было счесть рукотворным. Четких углов не было; и даже ступеньки, казалось, имели естественное происхождение: они выглядели асимметричными и неровными.

Стояла темнота, густая, но не кромешная. Световые колодцы пропускали солнечные и лунные лучи, собирая их гематитовыми зеркалами и хрустальными линзами. А вот тишины здесь не было никогда. Извилистые туннели улавливали ветер, принося свежий воздух и рождая жуткий неумолчный гул: то ли зов ненастья, то ли песню кита.

Проходя коридорами, Кэроу заново ощущала прожитое. Двумя стремительными потоками сливались две линии воспоминаний: повседневная память Мадригал – и восторг и изумление Кэроу. Зайдя в гигантский центральный зал, она и вспоминала его, и, задыхаясь, замирала от восторга.

Она помнила крылатые фигуры киринов, пронизывающие воздух, помнила голоса, смех и музыку, возбуждение праздников и обыденность будней. В этом зале она научилась летать.

Пещера была гигантской, несколько сот футов высотой, – и настолько огромной, что здесь даже эхо, отражаясь от далеких стен, не всегда находило дорогу назад. Из пола волнистой стеной росли сталагмиты: сотни тысяч лет капля за каплей складывали их в огромный величественный орнамент. Но потребуются еще многие миллионы лет, прежде чем они сомкнутся со сталактитами, растущими с потолка вниз. В стенах проходили рудные жилы, отсвечивало золото; кое-где в стенах были ниши, напоминавшие медовые соты или балконы в зале Оперы. Именно здесь солдаты войска серафимов разбили свой лагерь, отсюда они рассматривали центральный зал, где только следы кострищ напоминали о присутствии разумных.

Идущая сзади Зузана воскликнула: «Вау!» Кэроу обернулась на звук и успела заметить мелькнувший на лице Волка след тяжелой внутренней борьбы. Здесь не было посторонних, и это выражение тоски и утраты видела только она.

– Сюда, – позвала она и пересекла зал.

Вместе химеры и Незаконнорожденные насчитывали примерно четыре сотни бойцов: больше, чем было в племени Кирин к тому страшному последнему дню. Однако места хватило на всех, и они могли выбрать себе понравившиеся помещения. Серафимы заняли центральную пещеру; здесь было холодно, дыхание обращалось в пар. Дальше вглубь помещение обогревали горячие источники; там было теплее. Кэроу свернула в коридор, который вел в такое место. Жилье. Не ее собственный дом: она не хотела его тревожить, пусть покоится в мире. А она сходит туда позже, одна. Когда придет время.

Если это время придет.

– Сюда.

– Шоколадный торт, целиком, ванну, постель. В таком порядке.

Называя желания, Зузана загибала пальцы.

Мик одобрительно кивнул:

– Неплохо. Но никаких тортов. Только гуляш! Гуляш из «Ядовитой кухни», яблочный штрудель и чай. А потом, да: ванна и постель.

– Не-а. Это уже пять. Ты истратил свои желания на жратву.

– Это все под цифрой один. Гуляш, штрудель, чай.

– Так не пойдет. Что заказал, то заказал. Тебе и твоему набитому пузу придется смотреть на мою горячую ванну и дивную мягчайшую постель. И завидовать.

Горячая ванная, мягкая постель, что за бредовая фантазия. Измученные мышцы Зузаны молили о пощаде, но это было не в ее власти. Оставалось только играть в желания.

Мик поднял брови:

– И мне придется смотреть, как ты нежишься в ванне? Бедный я, бедный.

– Угу. Бедняжка. Или заберешься в ванну со мной?

Мик торжественно кивнул:

– Разумеется. Разумеется, заберусь. И черта с два полиция по надзору за желаниями выковыряет меня оттуда.

Зузана фыркнула:

– По надзору!

В дверь заглянула Кэроу.

– О чем это вы?

Они расположились в анфиладе небольших комнат, которые, насколько понимала Зузана, во времена киринов служили жильем для отдельной семьи. Четыре комнаты, выбитые внутри горы. Здесь даже было нечто вроде комфорта: источник природного тепла и отдельный каменный закуток с дырой в полу, в которую изливалась вода (Зузана надеялась, что это туалет, хотя, прежде чем использовать закуток по назначению, хотела бы получить подтверждение своей догадки). Ни ванны, ни постелей не предполагалось. В углу валялась куча меховых шкур, но они были настолько грязными и заношенными, что, похоже, семейные предания на них слушали не только многие поколения киринов, но и многие поколения насекомых.