Что собой представляло это «излучение» и откуда оно бралось, еще только предстояло исследовать. Мари Кюри предположила, что урановая смолка, должно быть, содержит какой-то особый, пока неизвестный элемент, о свойствах которого также ничего не известно.

В этой маленькой лаборатории и происходили открытия.

Лаборатория представляла собой старый деревянный барак, заброшенный дощатый каретный сарай, застекленная крыша которого находилась в столь плачевном состоянии, что дождь непрерывно заливал это жалкое сооружение, которое когда-то давно использовалось медицинским факультетом в качестве прозекторской, но позднее помещать туда останки людей и даже животных сочли недостойным. Пола в сарае не было, землю покрывал лишь слой бетона, а оборудование состояло из нескольких старых кухонных столов, черной доски и старой чугунной печки с ржавыми трубами; именно в это жалкое сооружение тремя годами ранее пришло письмо от профессора Зюсса, из австрийской земли, владевшей рудниками в Санкт-Иоахимштале.

В нем сообщалось, что ученым готовы предоставить отходы с урановой смолкой. В них и был обнаружен радий.

Мари сразу же написала отчет.

Ее руки пока еще красивы. Бланш описывает ее как несравненную красавицу, необъяснимым образом околдованную научными исследованиями. 18 июля 1898 года члены Французской академии получили возможность прослушать доклад друга и бывшего учителя Мари — Анри Беккереля. Его именем назовут единицу активности изотопов в радиоактивном источнике, равную одному распаду в секунду и предназначенную для измерения степени радиоактивного заражения, например, оленины в центре Вестерботтена [2] после Чернобыля. В докладе говорилось, что в результате экспериментов с урановой смолкой супруги Мари и Пьер Кюри обнаружили нечто новое и ранее неизвестное. Сообщение Беккереля называлось «О новой радиоактивной субстанции, входящей в урановую смолку».

Слово «радиоактивный» прозвучало впервые в истории.

Еще ни намека на историческое событие, только легкая растерянность.

В докладе Беккереля сообщалось, что обнаружено вещество, радиоактивность которого в сотни раз превосходит урановую и оно содержит некий «металл», возможно, ранее неизвестный химический элемент, обладающий странной лучеиспускающей способностью.

К концу года этот элемент перестал быть безымянным. Его назвали радием. Он обладал необычными свойствами; по мере того, как его стали выделять во все более концентрированном виде, обнаружилось, что он способен самопроизвольно лучиться.

Слово «лучиться» неоднократно повторяется в «Книге» Бланш.

Тут ее текст приобретает чуть ли не поэтический характер. Когда меня бывало хвалили во время демонстраций в больнице Сальпетриер, описывая производимое мною впечатление, говорили, что я прямо «лучусь»; но тогда мне и в голову не приходило, что это слово, будто по взмаху волшебной палочки судьбы, вновь появится в мире физики — науки, куда мне предстояло внести свой вклад, чтобы объяснить взаимосвязь радия, смерти, искусства и любви.

Радий, смерть, искусство и любовь. Она не знает, о чем говорит. Но, вероятно, по-другому невозможно. Как же иначе?

Смерть и красота, наверное, очень тесно соприкасались. Придется ее простить.

Мари, пишет Бланш, часто прогуливалась от дома до лаборатории на улице Ломон, чтобы проинспектировать свои владения. Бланш — тогда еще не перенесшая ампутаций — обычно встречалась с ней во время этих «тайных» посещений лаборатории.

Она пишет: Наши драгоценные продукты, для которых не было шкафов, разложены прямо на столах и скамейках; со всех сторон можно было видеть их слабо лучащиеся контуры и сверкающее сияние, которое, казалось, парило в темноте, каждый раз заново трогая и очаровывая нас.

Это пишет Бланш. Бросается в глаза выражение: «наши» драгоценные продукты. Ведь она всего лишь ассистентка.

Далее, отвечая на вопрос: Когда Мари стала художником?, она говорит, что между ними возникли задушевные отношения, почти любовь, любовь, усиливавшаяся от ощущения красоты, создаваемого таинственным и красочным сиянием «радия». У нее на глазах открывались врата в новый, загадочный мир, и из этого мира шли сверкающие голубым светом сигналы именно к ней — Бланш, пока еще не знающей, что такое ампутации.

Она, похоже, восприняла эти сигналы как некое произведение искусства. Созданное Мари. О Пьере ни слова.

Кстати, в «Книге» есть короткий пассаж, начинающийся вопросом: Что же такое искусство в наше время — время технического прогресса?

Отвечая на этот вопрос, Бланш подробно, почти с детским энтузиазмом описывает Всемирную выставку 1900 года в Париже. Ее текст полон восхищения: революционные научные завоевания наступающего века, ошеломляющие впечатления и возможности. Все ее знания получены от Мари, под знаком радия.

Поэтому она много внимания уделяет Конгрессу физиков — составной части Всемирной выставки.

Вокруг Эйфелевой башни было возведено множество павильонов; среди них — Дворец электричества, где демонстрировался магический флюид (!), именуемый электричеством. Здесь наука и искусство сливались воедино. Совершенно особым аттракционом была американская танцовщица Лои Фуллер, выступавшая в специально построенном — волшебном — доме, в комнате, иллюминированной цветными электрическими лучами, которые пропускались через сменные фильтры. Движущийся, опять-таки благодаря электричеству, тротуар перевозил зрителей с места на место. Можно сказать, что электричество аккомпанировало триумфу новейших достижений; Бланш пишет обо всем этом с благоговением.