В августе 1788 года сенат изложил Державину в указе все его грехи и потребовал объяснения. Державин хотел отправиться в Петербург — ему не позволили; От должности губернатора Гудович его освободил, не дожидаясь сенатского приговора. Тамбовские чиновники сторонились Державина как зачумленного. Никто не приходил к Державиным, и их никуда не приглашали. Обстановка бойкота окружила опального губернатора, повинного только в том, что он для общей пользы пытался ускорить течение служебных дел и решал вопросы по существу, без канцелярских отписок.

Петербургские друзья Державина, которым он часто писал в эти тревожные недели, осуждали его поведение, находили безрассудным, советовали соблюдать покорность и жить со всеми в мире, но помочь не обещали. Зато не было недостатка в пожеланиях терпеливо сносить невзгоды и ожидать, пока отпадут ложные обвинения.

Однако тучи над головой Державина все сгущались. В декабре 1788 года сенат по решению Екатерины II отдал бывшего тамбовского губернатора под суд за служебные проступки и обязал его явиться в Москву.

Державин не обольщал себя розовыми надеждами. Он вполне отдавал себе отчет в том, что стал поперек дороги видным в империи вельможам и что за разоблачение их плутней мог не ждать себе пощады. «С сильным не борись, с богатым не судись», — повторял он пословицу, когда вспоминал, что суд сената целиком подчинен воле генерал-прокурора Вяземского, его злейшего неприятеля. Однако Державин не складывал оружия. Он собирал справки по своему делу, писал разъяснения и по каждому пункту обвинения готовился дать обстоятельный и правдивый ответ. В открытой схватке с Вяземским ему мог бы помочь Потемкин — ведь он особо благодарил Державина за успех закупок Гарденина, за присланный в Дунайскую армию хлеб. Но Потемкин не торопился выезжать с юга.

Гудовичу и Вяземскому Державин, отрешенный от должности и отданный под суд, перестал казаться опасным противником. Следствие могло тянуться годами, с приговором не стоило спешить — судебная волокита измотала бы непокорного поэта-губернатора хуже всякого наказания. И московские сенаторы, начав слушать бумаги по делу Державина, с недели на неделю переносили свои заседания, выбрав благовидный предлог — болезнь сенатора князя Волконского.

Терпению Державина скоро пришел конец. После очередного откладывания он отправился к князю Волконскому, кстати говоря, родственнику генерал-прокурора, не без умысла затягивавшему дело, и начистоту с ним объяснился.

— Вы, слава богу, князь, уже здоровы, — сказал Державин, — но в сенат выезжать не изволите, хотя там мое дело уже с полгода единственно за неприсутствием вашим не докладывается. Вы делаете это мне притеснение из угождения только князю Вяземскому, но и я могу обратиться к государыне, раскрыв причины неприязни ко мне генерал-прокурора. Я знаю о нем многое. Вяземский раздает жалованье и пенсионы кому захочет, не ожидая именных указов, утаивает государственные доходы, чтобы в нужную минуту заявить о наличии денег, в то время как все уверены, что их нет. Я все крючки и норы знаю, где умышленно скрываются государственные средства, назначенные для перевода за границу, а ими пользуются частные лица, прислуживающие Вяземскому. Хоть десять лет буду под следствием, но представлю нелживую картину худого его казной управления.

Обо всем этом Державин и раньше говорил и писал, почему и навлек немилость генерал-прокурора. Волконский, услышав столь резкие речи, перепугался, обещал ускорить разбирательство и действительно стал появляться в сенате.

Тем временем Потемкин в ореоле покорителя Очакова, героя победоносной русско-турецкой войны, прибыл в Петербург. Державин написал ему и императрице и принялся ожесточенно отражать обвинения, сыпавшиеся на него в сенатском суде. Ему удалось дать ответ по всем пунктам, показать правильность своих действий, и сенат в июне 1789 года вынес Державину оправдательный приговор, чему причиной была не столько очевидная правота Державина, сколько рас. положение к нему Потемкина, ставшее широко известным. Бороться с влиянием Потемкина Вяземский не осмелился и нехотя уступил.

Вслед за благополучным окончанием судебного процесса Державин стал улаживать свои денежные дела, добился сложения штрафа в семнадцать тысяч за Бородина и отвел другие претензии, возникшие во время следствия. Но его тяготила неопределенность служебного положения. Если он оправдан — значит должен получить свое место или принять новое назначение. Однако ничто не показывало, что его хотят вернуть к делу.

Тогда Державин обратился к императрице. Он благодарил за правосудие и выражал желание объяснить ей, что произошло в Тамбовском наместничестве и почему без всякой вины ему пришлось побывать под судом.

Как-никак при всей своей строптивости и неуменье жить в ладу с начальниками, Державин был автором «Фелицы», известным поэтом — и Екатерина скрепя сердце согласилась его принять. Ей не могли не казаться чудачеством, донкихотством всегдашние обращения Державина к законам и его нетерпимое отношение к людским слабостям, как она выражалась: во взятках царица не видела большого греха и знала, что ему причастны все ее приближенные.

Державин принес во дворец, пухлый том в кожаном переплете — свои бумаги и документы по Тамбовскому губернаторству; однако как-то догадался оставить эту книгу в аванзале перед кабинетом императрицы и не испугал ее скукой выслушивать чтение служебных бумаг.