Халтурину доверяли. Как лучший столяр, он работал в царской столовой, его приводили в спальню императрицы, посылали в кабинет Александра II, когда монарх изволил отсутствовать в нем, прогуливаясь по Зимнему.

Анфилады комнат. В открытые настежь двери видна строгая роскошь золоченой мебели. Статуи. Хрустальные люстры, портретные шеренги и застывшие истуканами на постах караульные финляндцы. В тишине гулким хрустом отпечатываются шаги. Из комнаты в комнату, через залы идет император Всероссийский, Александр II Николаевич. Высок и немного тучен. Талия стянута корсетом, искусно вделанным в мундир. Лицо непроницаемо. Холодные глаза остзейца. Бакенбарды срослись с усами, прикрывая обвисшие щеки почти до самых волос. Перед каждой дверью шаги замедляются. Караульные обращаются в изваяния. В комнатах и залах пустынно. Если и покажется чья-либо фигура, то, заметив шагающего монарха, моментально исчезает. Его опасаются, особенно после того, как Александр собственноручно застрелил в Зимнем своего адъютанта. Адъютант внезапно столкнулся с царем и спрятал за спину горящую папиросу. Царь выстрелил. Ему показалось, что была спрятана бомба с запалом. В последние годы Александру кажется многое. Он уже не верит никому. Миновав караульных, с трудом удерживается, чтобы не оглянуться, холодок страха щекочет затылок. В кабинете, за огромным письменным столом сидит час, другой, сжав руками виски. Дела? Заботы? Нет, это удел его министров. Царю страшно, страшно в собственном доме. Он тщетно скрывает этот страх. Но им заразились от него и придворные. Несчастное царствование! В газетах продажные борзописцы расточают фимиам «освободителю», умиляются любви, которую он внушает народу. Любви! Он хочет внушать только страх, как покойник батюшка его, в бозе почивший император Николай Павлович. Тот умел. Да, «золотой век царей» канул в прошлое. Если раньше их и убивали, то во имя других императоров. Прабабка Екатерина Алексеевна даже шутить изволила, объявив в манифесте, что муж ее, император Всероссийский Петр III Федорович скончался от «апоплексического удара с острыми геморроидальными резями в кишках». А его князь Барятинский прикончил.

А ныне? Вон Кропоткин — князь, а водится с чернью, социализм проповедует.

И за что его ненавидят? Давно ль Герцен слал ему благословение, потом же стал Русь к топору звать!

Александр встает и снова строевым шагом из комнаты в комнату. Мимо вставших на караул преображенцев. Не глядя на портреты ничтожеств в царском облачении.

В кабинет императора входит Халтурин. Его послали починить ножку, резную, вычурную ножку письменного стола. Он уже бывал здесь, кабинет не интересует Степана: в нем не заложишь мины. Скорее бы закончить работу. Едва заметная трещина замазана, вот только осталось подобрать лак, потом отполировать. Халтурин работает с остервенением, стоя на коленях.

Ему неудобно, трудно дышать. В последние дни Степан стал задыхаться, кашлять. Днем и ночью болит голова, да так болит, что иногда плакать хочется от боли и бессилия. Которую ночь он не спит, прислушивается. А вчера уснул, и вдруг…

Хлопает дверь. Тяжелый шаг замирает… У стола Александр. Глаза его выпучены. Щеки трясутся. Губы не могут выговорить ни слова. Рука судорожно ощупывает карман.

Халтурин растерялся, встал. Минута тягостного молчания. Глаза встретились. Степан низко кланяется и, подхватив ящичек с инструментами и лаком, пятится к двери. За спиной раздаются торопливые, неверные, удаляющиеся шаги. В них нет парадной четкости…

Халтурин едва добрался до своего подвала и лег на кровать. Внутри все дрожало от возбуждения: «Упустил случай какой, вот уж истинно рохля! У царя с собой револьвера не было, иначе пристрелил бы с испугу-то! А я мог его молотком. Пока опомнились, и след бы простыл. А что, ежели теперь за мной специальную слежку учинят?»

Степан поднялся на локтях и ощупал подушку, где лежал припасенный с таким трудом динамит. Он был на месте. «Значит, не обыскивали днем, а ведь вчера ночью нагрянули…»

Ночной обыск всполошил Халтурина. Он еще не знал, что полиция ввела эти обыски в систему, и решил, что пришли за ним. Столяров разбудили, в одном белье подняли с кроватей, стали рыться в сундуках, заглядывали в углы комнаты, под койки. Но до подушки Халтурина никто не догадался дотронуться. Ушли.

Всем рабочим выдали медные бляхи, выходить из дворца стало еще труднее.

И все же вечером Степан ушел.

Квятковского сменил Желябов. Он привел Халтурина на конспиративную квартиру по Большой Подьячевской улице в доме № 37. Здесь собрались члены Исполнительного комитета. Они рассказали Степану Николаевичу об аресте Квятковского и Евгении Фигнер. В этой квартире была динамитная мастерская, здесь постоянно жили Исаев, Якимова, Лебедева.

Впервые Халтурин увидал Григория Прокофьевича Исаева. Недоучившийся студент, сын могилевского почтальона, он обладал большими познаниями в области химии и был весьма искусным изобретателем. Исаев готовил динамит, который доставлялся Халтурину, он же сделал и запалы для мины. Но пока они лежали в углу комнаты, так как у Халтурина еще не набралось достаточного количества взрывчатки.

Степан Николаевич поведал собравшимся о сегодняшней встрече с императором в его кабинете. Нужно было видеть, с каким напряжением слушали этот рассказ. Ольга Любатович так и пожирала Степана своими бездонными серыми глазами, судорожно сжимая пальцы рук. Когда вошел Морозов, Ольга бросилась к нему, и сквозь раскрытую в коридор дверь донеслись ее слова:

— Кто подумал бы, что найдется человек, который спит на подушке, скрывающей под собой динамит; кто подумал бы, что этот человек, выносящий так продолжительно эту пытку, встретив один на один Александра II в его кабинете, не решился убить его просто бывшим в его руках молотком, как это сделал бы всякий обыкновенный убийца, не рискуя быть пойманным? Да, глубока и полна противоречий человеческая душа…

Эти слова, видимо, выразили мысли всех собравшихся.

Халтурин помрачнел и стал собираться во дворец. Одеваясь, он пожаловался Желябову на кашель и головные боли. Любатович подошла к Степану, взяла его за руку и, как бы выпрашивая прощения, сказала:

— Да ведь вы спите на динамите, вдыхаете его удушливые испарения!.. — голос ее прервался.

Халтурина окружили. Только сейчас всем бросились в глаза бледные впалые щеки Степана, его припухшие веки, болезненно опущенные углы губ.

— Степан Николаевич, динамит нужно спрятать в сундук, иначе он окажется смертоносным не для императора, а для вас, — Исаев был серьезен, он знал, что теперь Халтурин обречен. Живя с таким предельным напряжением нервов, ночами вдыхая ядовитые газы, даже такой здоровяк, как Халтурин, неминуемо должен был заболеть страшной, неизлечимой болезнью — чахоткой.