Многим казалось, что и цвет и запах у этой воды совсем иные, особенные, хотя от нее, как всегда, чуть тянуло нефтью и цвет ее был ночной – черный, как тушь.

– Какая она, должно быть, прозрачная днем! – сказал молодой женский голос.

Очевидно, все согласились с этим, так как никто но возразил женщине. И только гораздо позже хрипловатый мужской голос неожиданно сказал:

– На Дону этой ночью окончательно зреют хлеба. Самое ответственное время.

– Откуда вы это взяли? – спросил тот же женский голос.

– Зарницы всегда играют, когда зреют хлеба, – ответил мужчина.

Женщина засмеялась:

– Вечно вы что-нибудь придумаете, Иван Петрович!

– Заметьте себе, – возразил мужской голос, – что я никогда ничего не придумываю. Считаю это излишним. Я, как вам известно, метеоролог и привык иметь дело с точными цифрами и явлениями.

– И напрасно не придумываете, – заметила женщина.

– Предоставляю это писателям и поэтам, – сердито сказал метеоролог.

Писатель Макаров, стоявший невдалеке, только поежился: «Да, с этим метеорологом, пожалуй, никак не споешься». А Макаров как раз собирался познакомиться с ним и поговорить об изменении климата в южных степях в связи с появлением нового Цимлянского моря.

– А я вот, наоборот, – проговорил чей-то спокойный голос, – считаю, что воображение помогает науке и развитию практической жизни.

Метеоролог не принял этого вызова из темноты и промолчал. Тогда спокойный голос сказал:

– Да вы же сами прекрасно знаете, что если бы не было человеческого воображения, если бы не было у нас способности представлять себе будущее, то не было бы никаких новых морей, лесов и каналов.

Метеоролог снова промолчал, а женщина сказала с досадой:

– И охота вам, Иван Петрович, изображать ходячую таблицу умножения!

– Ну, ладно! – согласился метеоролог. – Не будем сейчас спорить.

– Вот именно сейчас, – вмешался Макаров. Он не любил людей без полета, без воображения. Давно уже он заметил, что такие люди относятся с пренебрежением ко всему, что, по мнению Макарова, украшает жизнь, – к веселью, выдумке, шутке, поэзии, – и считают, что только точное знание и деловой расчет – ценности жизни.

Таких людей Макаров называл «родоначальниками скуки». От них никакой радости – ни себе, ни другим.

– Именно сейчас, – повторил Макаров, – отрицать воображение просто нелепо, когда вы плывете по этому новому морю над теми местами, где вчера еще лежала сухая, перегоревшая степь.

– Что же вы думаете, ваши мечтатели создали это море? – спросил метеоролог.

– Да, мечтатели! – уже сердясь, ответил Макаров. – Такие, как, может быть, вы.

– Вот за это спасибо!

– А вы не прибедняйтесь! – резко сказал Макаров. – Зачем это вам нужно?

– Что нужно?

– Изображать из себя сухаря. Ваша наука, между прочим, пока еще одна из самых неточных. И какой бы вы были метеоролог, если бы не думали о тех временах, когда человек будет создавать погоду по своей воле.

– Оно так и случится, – сказал капитан парохода. Он вышел на палубу и курил, стоя позади пассажиров. – Вековечная мечта моряков.

«Да, – подумал Макаров, – вековечная мечта всех земледельцев, моряков, всех людей о постоянном голубеющем штиле над прозрачными морями, о вечном лете, о влажной теплоте, когда почти на глаз видно, как растет пшеница и наливаются соком помидоры. Человек проложит новые небесные дороги для дождей и гроз, дороги в те области земли, где дожди больше всего нужны. Человек уничтожит губительные ветры, и только легкий бриз будет дуть над лугами и переносить цветочную пыльцу».

Ослепительно мигнула зарница, и в глухих необъятных далях зародился первый гром. Он приближался, нарастал, пока не загремел над морем от края до края. От тучи подуло холодноватым ветром.

– У меня есть маленький мальчик, мой сын, – сказала женщина и тихо, про себя засмеялась. – Он очень любит грозу. Каждый раз говорит: «Мама, пойдем смотреть грома». А я боюсь грозы.

– Ничего, Маша, – сказал метеоролог, – она уже уходит на северо-восток. Нас не заденет.

Пассажиры разошлись. Макаров остался на палубе. Он не мог сейчас уснуть. Будут еще в жизни сотни ночей, когда он успеет выспаться, а такая ночь никогда не вернется. Первая ночь на обширном и глубоком этом море, созданном руками советских людей, его соотечественников, его друзей, его сверстников.

«Какое величавое, простое и человечное время», – подумал Макаров и вдруг с новым раздражением вспомнил о метеорологе. «Небось уже храпит в своей каюте. Откуда только берутся в нашей стране эти нудные люди? Эта холодная кровь? Эти пустые глаза? Кому они нужны в юной нашей жизни? От них хмурятся дети и гаснет девичий смех».

Макаров просидел на палубе до рассвета. Гроза, действительно, ушла на северо-восток и все реже сигналила оттуда розовыми вспышками зарниц.

Когда начало светать, Макаров увидел невдалеке от себя седого человека в очках. Он сидел в сыром от росы плетеном кресле и смотрел на море.