Фрёлик снова вспомнил события шестилетней давности. Обстановку в доме Нарвесена. Там царило уныние. Он помнил беспокойные глаза его матери — тогда за дом отвечала она. Ведь самого Нарвесена не было, когда к нему вломились грабители. Он уехал в отпуск куда-то в жаркие страны — на Багамы, на остров Питкэрн или еще куда-то в таком же роде, и о краже со взломом заявила его мать. Преступление совершилось в доме ее сына. Должно быть, грабители вломились туда ночью или рано утром. Мать Нарвесена жалась в углу дивана, похожая на маленькую птичку, и воображала себе всякие ужасы, а Нарвесен слал из теплых краев инструкции по телефону.

Мысли Франка Фрёлика переключились на Ильяза Зупака. Сейчас он сидит за убийство; отсидел уже больше пяти лет. Похоже, настало время побеседовать с Ильязом Зупаком.

Утро выдалось морозным и холодным. Над дальними горами занимался рассвет. Франк Фрёлик ехал на север по трассе Е6. Впереди начиналась утренняя пробка; на востоке всходило солнце. Он вынул из бардачка солнечные очки. Проезжая над горным хребтом, он смотрел на исторические области Карихауген и Северный Румерике. Поля, поля, похожие на огромные лоскутные одеяла. Три полосы в одном направлении, лимит скорости сто двадцать километров в час и только попутный транспорт. Почти американский пейзаж. Он поставил в проигрыватель диск Дилана Slow Train Coming и щелкнул по заглавной песне. Она была длинная; гитарные аккорды вполне соответствовали его настроению. Особенно хорош был припев. Фрёлик и сам казался себе поездом, который едет медленно, но все же движется вперед. Когда песня кончилась, он поставил ее еще раз и слушал Дилана до самых ворот тюрьмы Уллерсмо.

Его встретил молодой блондин с копной курчавых волос.

— Это вы приехали к Ильязу? — спросил он.

Фрёлик кивнул.

— Я Фредди Рамнес, тюремный врач. — Рукопожатие у парня оказалось крепким, он уверенно посмотрел Фрёлику в глаза и задал еще один вопрос: — Вы знали Ильяза Зупака раньше?

Фрёлик немного удивился, но, чуть подумав, честно ответил:

— Я арестовал Зупака осенью девяносто восьмого. Допрашивал его несколько раз в тот же самый день, а потом давал показания в суде. Больше мы с ним не виделись.

Рамнес с удивлением посмотрел на него.

— Значит, вы приехали к нему по делу?

— Сейчас я в отпуске.

— Можно спросить, какое дело привело вас сюда?

— Личное.

Они обменялись оценивающими взглядами. Фрёлик ждал неприятного вопроса: «Что за личное дело?» Но Рамнес его так и не задал. Франк Фрёлик спросил:

— А что, какие-нибудь трудности? Он не хочет со мной разговаривать?

Врач ответил не сразу.

— Поймите, я тут ни при чем, — сказал он наконец, засовывая руки в карманы, как будто пытался найти там нужные слова. — Дело в его общем состоянии. Ильяз тяжело болен. На самом деле его место в психиатрической лечебнице, потому что здесь мы не в состоянии предложить ему адекватную терапию… — Он снова замолчал.

— Ну и что? — Фрёлик ждал продолжения.

— Его состояние очень тяжелое, по-настоящему тяжелое. Поэтому я решил подготовить вас заранее… — Рамнес хмыкнул. — Ну что, пойдем?

Эхо их шагов отдавалось от бетонных стен. «Очень необычно. Тюремный врач сопровождает полицейского на встречу с заключенным. Правда, он еще молод, наверное, идеалист», — подумал Фрёлик.

Они пришли в одно из помещений для свиданий, где заключенным позволяется проводить время со своими партнерами, а в шкафу заботливо приготовлены презервативы. Однако обстановка в комнате не слишком располагала к интиму: дешевый диван, стол, кресло. Голые стены. Перед радиатором на полу на корточках сидел человек. Сначала Франк Фрёлик его не узнал. Кожа, которая раньше была золотисто-смуглой, посерела. Волосы превратились в жирную спутанную массу, похожую на воронье гнездо; худую сгорбленную спину обтягивала дырявая футболка. Он сидел на корточках, закрыв голову руками, и покачивался, словно медитирующий индус на берегах Ганга. Фрёлик и Фредди Рамнес переглянулись.

— Ильяз! — позвал Фредди Рамнес.

Никакого ответа.

— Ильяз!

Зупак пошевелился, запустил в волосы грязную руку с узкими пальцами и длинными ногтями.

— Ильяз, хочешь колы?

Чувствуя себя полным идиотом, Фрёлик покосился на врача. Фредди Рамнес смотрел на заключенного серьезно и сочувственно.

— Ильяз, к тебе пришли.

На миг Зупак бросил на врача затравленный взгляд, как у испуганного кота; потом снова закрыл голову руками.

— Ильяз, ты не хочешь поздороваться с Франком?

Зупак не шелохнулся.

Фрёлик откашлялся.

— Ильяз, ты помнишь меня?

Никакого ответа.

— Я арестовал тебя шесть лет назад на бензозаправке. Я — тот полицейский, который говорил с тобой потом.

Никакого ответа.

— У тебя была подружка-норвежка по имени Элизабет. Я хотел поговорить с тобой о…

Он замолчал, потому что сидящая на корточках фигура пошевелилась. Зупак забился в угол.

Фрёлик и врач снова переглянулись. Фрёлик сказал:

— Элизабет Фаремо, Юнни Фаремо, Видар Балло, Йим Ройнстад… — Он помолчал, откашлялся и продолжил: — У меня есть фотография Элизабет Фаремо. Хочешь на нее взглянуть?

Никакого ответа.

Фрёлик и врач снова переглянулись.

— М-да, наверное, не слишком удачная затея, — проговорил Фрёлик.

Фредди Рамнес покачал головой. Достал из кармана своей объемной куртки пластиковую пол-литровую бутылку кока-колы и поставил на стол.

— Пока, Ильяз! — сказал он, направляясь к двери.

Они молча шли назад по тому же самому коридору.

— Если мне суждено умереть, пока я работаю здесь, — произнес Фредди Рамнес голосом, дрожащим от гнева, — я бы хотел, чтобы на моем надгробном камне написали, что меня убила норвежская пенитенциарная система. Те, кто наделен правом решать, предоставили мне счастливую возможность выбора: либо привязывать его ремнями, либо каждый вечер накачивать лекарствами, чтобы он не покончил с собой.