Шрифт:
Переступить порог лагеря Штрутгоф мне помогали две служительницы. Я не сразу понял, зачем нужна такая заботливость, а только войдя внутрь — если бы меня не поддерживали, я и вправду мог упасть. Собравшись с духом, я спросил у смотрителя, привозили ли в этот лагерь «розовые треугольники». Он ответил утвердительно. [66] А я всего в нескольких километрах отсюда ходил с «голубой лентой», но ведь разницы не было никакой.
Кое-кому из нашей группы во время визита стало плохо. И действительно, эти места, несмотря на их мрачную поучительность, порождают в душе чувство ужаса, что-то нестерпимое. Упертая, структурированная по всем правилам науки ненависть хозяев жизни к самым слабым существам, «низшим». Подойдя к печи крематория, один из наших потерял сознание. А я — я вновь оказался в знакомом месте, которое мы, узники нацистов, строили, трудясь среди мертвецов, мучеников и голодающих.
66
«Так и неизвестно точное число гомосексуалов, сгинувших в гитлеровских концлагерях. Мы точно знаем только статистику судов в Германии, но не было никакого учета массовых казней, прямых расправ, учиненных во всех европейских странах, и бессудных высылок гомосексуалов прямо в лагеря, в том числе в самой Германии. Более того, архивы этих лагерей часто уничтожались во время наступления союзных войск». (Guy Hocquenghem, p. 137.)
Я попросил оставить меня одного и вышел в Мюлузе, в середине пути. Самый старый из делегации, я был измучен путешествием, и чувства буквально разрывали меня на части. Мы расстались очень тепло. Потом я прокатился в трамвае и снял номер в отеле. На следующий день пошел поклониться могиле одного из братьев, помощника мэра города, умершего совсем недавно, и позвонил другим братьям. Сказал, что мой поезд уходит через несколько часов. Все они пришли на вокзал, и мы обнялись. Я был рад проявлению таких братских чувств и своему признанию.
Признание у меня хоть и было, но весьма скромное и уж точно не официальное. Дело с моим досье так и не сдвинулось с мертвой точки в Министерстве ветеранов и жертв войны. Что до главного факта депортации гомосексуалистов, то о нем и по сей день еще ожесточенно спорят: у ассоциаций, которые хотят воздать почести своим павшим во время всемирного Дня депортации, все еще нет права идти в официальной процессии. Из-за этого даже в 1989 году, во время чествования всех жертв нацистского варварства на праздновании Дня депортации, во многих городах случались резкие протесты и столкновения с полицией.
Среди присутствовавших на такой церемонии в Безансоне были и скандировавшие: «В печь этих пидарасов! Открыть печи снова, бросить их туда!» Они растоптали венок в честь депортированных геев, что вызвало возмущение многих важных чинов. [67] А парижский памятник депортации у собора Нотр-Дам, на верхушке острова Сите, был по просьбе преподобного отца Рике окружен железной решеткой во избежание таких нежелательных выражений эмоций. [68] Делегация гомосексуалов была допущена для возложения своего венка только после «официальной» церемонии. В Лилле в 1992 году вице-президента региона Норд-Па-де-Кале, который нес венок в честь депортированных геев, полиция три раза подряд оттесняла назад.
67
Пьер Видаль-Наке: «Я считаю совершенно законным то, что гомосексуалы стараются напомнить о депортации, жертвами которой они стали. Одна из самых трудных задач для всех, кто выжил, — добиться, чтобы исторические данные об этом были объективными. [...] Правда и то, что в лагерях именно гомосексуалы были самой презираемой социальной группой». Андре Глуксманн: «[...] Если ненависть между различными категориями заключенных еще существует в наши дни, она является наследием тех тоталитарных порядков, которые были в концлагерях». (Gai Pied, 11 mai 1985.)
68
«Как почетный президент Национального союза депортированных я с готовностью уточняю, что эта решетка была установлена по нашему ходатайству», — писал преподобный отец Рике в «Le Figaro» 14 марта 1976 года.
Идея увековечить память о депортации гомосексуалов нацистами приобрела конкретные очертания лишь недавно, в виде мемориальных табличек или специально установленных монументов. Сделали свое дело и помощь муниципальных властей, и призывы снизу, но все это произошло далеко от Франции. В Болонье, Франкфурте, Ла-Э, даже в Сиднее, на центральных площадях, прямо перед «официальным» памятником, теперь есть место, напоминающее и об этом нацистском варварстве. Мемориальная доска есть и в Маутхаузене, она поставлена там по инициативе группы венских гей-активистов. В Амстердаме треугольник из розового мрамора, один угол которого указывает на дом Анны Франк, шпалерами опускается прямо в центральный городской канал. И я могу представить, что в один прекрасный день такой мемориал откроют и где-нибудь во Франции. [69]
69
Муниципалитет Ла-Э установил памятник, символизирующий борьбу против угнетения и преследования гомосексуалов. Монумент в виде голубой ленты у основания и розовой у вершины вздымается кольцами в небо на семь метров в высоту. Ла-Э — второй город в Нидерландах, установивший у себя монумент в честь геев. В Амстердаме треугольный подиум в честь гомосексуалов в виде мраморного треугольника был установлен еще в 1987 году.
В июле 1990-го мэр Мюлуза Жан-Мари Бокель направил письменный запрос в Национальную Ассамблею государственному секретарю по делам ветеранов и жертв войны Андре Мерику с призывом официально признать депортацию нацистами гомосексуалов, «о которой история несправедливо забыла». [70] Ответ появился спустя полтора месяца в «Журналь оффисьель»: «Гомосексуалы, бывшие жертвы депортации, как и все остальные депортированные, по праву могут рассчитывать на возмещение ущерба... Ничто не препятствует тому, чтобы гомосексуал получил статус депортированного или интернированного по политическим мотивам, если он отвечает условиям, изложенным в статьях Л. 286 и нижеследующих соответствующего кодекса». [71]
70
«Перечитывая свою рукопись, когда уже слишком поздно было вносить изменения перед публикацией, я убедился, что забыл одну группу подвергавшихся преследованиям: гомосексуалов». (Mull Harrid, Science nazie, science de mort, I 'extermination des juifs, des Tsigans et des malades mentaux, ed. Odile Jacob, 1989.) О такой постоянной забывчивости см. также: Michel Cressole, Liberation, 25 avril 1993.
71
Германия подождет до 1988 года, чтобы признать депортацию единственного немецкого гомосексуала. Потом, по инициативе «зеленых» и Социалистической партии Германии, парламентарии согласятся утвердить границы возможного возмещения ущерба для «последних» жертв нацизма, включая гомосексуалов, цыган, подвергшихся насильственной стерилизации, и потомков жертв эвтаназии. (Gai Infos, aout 1989; Gai Pied Hebdo, 16 mai 1987).
И тут вроде бы вся моя проблема заключалась в хождениях по разным инстанциям. Но все оказалось безрезультатным. Ибо как по прошествии пятидесяти лет собрать все факты, требуемые «статьей Л. 286 и нижеследующими», как это делалось для других депортированных тотчас после Освобождения? Только через два года я получил из Министерства юстиции документ, подтверждавший мой перевод из тюрьмы Мюлуза в лагерь Ширмека. Но этого им оказалось недостаточно.
В последнем письме от 23 июня 1993 года, которое я получил из Министерства по делам ветеранов и жертв войны, директор канцелярии, всячески подчеркивая, что ad hoc комиссия не окончательно отказывает в ходатайстве присвоить мне статус «арестованного по политическим мотивам», предлагал мне представить в его отдел показания двоих «непосредственных очевидцев», которые могли бы подтвердить, что я был в лагере Ширмека по меньшей мере девяносто дней. Без этого статус депортированного по политическим мотивам, давно присвоенный другим жертвам нацизма, мне не получить. [72]
72
Письмо из Министерства по делам ветеранов и жертв войны, датированное 28 июня 1993 года и полученное 2 июля, было отправлено из Каэна и подписано Ксавье Руби из Управления социальных уставов, выплат и реадаптации, субуправления социальных уставов и званий, дело вела мадам С. Папарамборд, номер справки 93.45.65.
Мадам С. Папарамборд писала еще ранее, 5 мая 1993 года, сообщая, что из-за нехватки времени комиссия не смогла изучить досье во время национального собрания 27 апреля 1993 года. Затем мсье Жак Коэффе, начальник отдела, сообщил в письме от 23 июня 1993 года, что речь идет о том, чтобы найти двух непосредственных очевидцев «для удостоверения длительности вашего пребывания в депортации».
Поразительный бюрократизм! Как можно себе это представить — прошло пятьдесят лет, и вот тихим вечерком на тулузской улице кто-нибудь прерывает мои одинокие и печальные прогулки возгласом: «Да я же вас знаю, мы виделись в Ширмеке!» Где таких искать? Отнесясь к требованию с уважением, я разослал сотни писем во все коммуны Нижнего Рейна, разместил маленькие объявления в местных эльзасских газетах. Что еще я мог сделать? Как можно было упустить тот факт, что в робах, с бритыми головами, изголодавшиеся, мы все были на одно лицо, к тому же нам было строго запрещено общаться? Как можно было не помнить, что большинство архивов Ширмека было сожжено во время наступления второй бронетанковой дивизии Леклерка и что архивы страсбургского отделения гестапо вернулись на другую сторону Рейна через несколько месяцев после Освобождения и их так и не нашли? [73] И вот, несмотря на все это, мне необходимо найти двух человек — а вдруг они узнают меня спустя пятьдесят лет!
73
Возможно, вскоре на рассмотрение историков будут представлены новые подробности в связи с решением Бориса Ельцина о возвращении французских архивов Министерства безопасности и Министерства внутренних дел, захваченных в 1940 году нацистами и обнаруженных Красной армией брошенными в поезде, следовавшем в Чехословакию во время отступления немцев. Существование этих архивов было открыто только в 1991 году, и их возвращение состоялось в ноябре 1992 года. (Liberation, 24 octobre 1993.)